Осип Эмильевич Мандельштам

Осип Эмильевич Мандельштам.

Хроника последнего года жизни поэта.

Дополнительный материал к уроку литературы по творчеству О.Мандельштама.

2 мая 1938 года Осипа Эмильевича Мандельштама вырвали из жизни и бросили в колодец ежовского НКВД. Тюремная фотография – профиль и фас, - сделанная в тот день, потрясает. Мандельштам в кожаном, не по размеру большом пальто (подарок Эренбурга – это пальто упомянут потом почти все видевшие его в лагере), в пиджаке, свитере и летней белой рубашке. Небритое одутловатое, отечное лицо сердечника, всклоченные седины. Как выдержать этот обреченно-спокойный и вместе с тем гордый взгляд усталого, испуганного человека, у которого отобрали все – книги, стихи, жену, весну, свободу, у которого скоро отнимут и последнее- жизнь!

Фотография, как ни странно, «датирована» 30 апреля. От этого числа отсчитывается и пятилетний срок за контрреволюционную деятельность в приговоре Особого совещания. Что означает тот анахронизм? По-видимому, лишь то, что именно этим числом был датирован орден на арест Мандельштама.

2 августа клешня Особого совещания дотянулась до дела Мандельштама. Круглая печать и штемпель-подпись ответственного секретаря Особого совещания тов. И. Шапиро на типовом бланке «Выписки из протокола ОСО при НКВД СССР» ( бланк был отпечатан в хорошо известной писателям типографии им.Воровского) удостоверяют, что в этот день члены ОСО слушали дело №19390/ц о Мандельштаме Осипе Эмильевиче, 1891 года рождения, сыне купца, эсере. Постановили: Мандельштама Осипа Эмильевича за к.-р.(контрреволюционную) деятельность заключить в исправтрудлагерь сроком на пять лет, считая срок с 30апреля 1938 года. Дело сдать в архив. На обороте-помета: «Объявлено 8/8-38г.» - и далее, рукой поэта: «Постановление ОСО читал. О.Э.Мандельштам».

4 августа на него было заведено новое тюремно-лагерное дело. После вынесения приговора Мандельштам около месяца провел в бутырской тюрьме. Здесь он получил последнюю в своей жизни весточку из дома – денежную передачу от жены( сохранилась квитанция на 48 рублей, датированная 23 августа). 7 сентября столыпинский вагон увез Мандельштама, можно сказать, в последний путь – в далекое нелазоревое Приморье, навстречу гибели.

Обычно эшелон с 2-3 тысячами арестантов шел до места назначения от одного до полутора месяцев. По словам свидетелей, Мандельштам все время лежал, укрывшись с головой одеялом, казенной пищи не ел. У него сохранились какие-то гроши ( совершенно очевидно, что это остатки 48-рублевого перевода от жены) и конвойные покупают ему иногда на станциях булку. Мандельштам разламывает её пополам и делится с кем-нибудь из арестантов, но до своей половины не дотрагивается, но до своей половины не дотрагивается, пока в щелку из-под одеяла не заметит, что спутник уже съел свою долю. Тогда он садится и ест. Его преследует страх отравы – в этом заключается его заболевание, он морит себя голодом, совершенно не дотрагиваясь до казенной баланды. Психическое расстройство охватило Мандельштама уже в дороге, если не раньше.

Станцией назначения этого живого груза был разъезд «Вторая речка», немного не доезжая до Владивостока. Эшелон, с которым ехал Мандельштам, прибыл на место 12 октября. Так описывает картину прибытия сюда мужского этапа Е.Гинзбург в своем «Крутом маршруте»:

« Нас не гонят от проволоки, отделяющей нашу зону от мужской. И мы смотрим, смотрим не отрывая глаз на плывущий перед нами мужской политический этап. Они идут молча, опустив головы, тяжело переставляя ноги в таких же бахилах, как и наши. На них те же ежовские формочки, только штаны с коричневой полосой выглядят еще более каторжными, чем наши юбки. И хотя мужчины, казалось бы, сильнее нас, но мы все жалеем их материнской жалостью. Они кажутся нам еще более беззащитными, чем мы сами. Ведь они так плохо переносят боль, ведь ни один из них не умудрится так незаметно выстирать бельишко, как это умеем мы, или починить что-нибудь… Это были наши мужья и братья, лишенные в этой страшной обстановке наших забот.

Каждое лицо кажется мне похожим на лицо моего мужа. У меня уже ломит виски от напряжения. Кругом меня все тоже вглядываются.И вдруг… Вдруг кто-то из мужчин наконец заметил нас:

-Женщины! Наши женщины!

Я не умею описать того, что произошло потом. Не нахожу слов. Это было подобно мощному электротоку, который разом одновременно пронизал нас всех, по обе стороны колючей проволоки. Теперь и мы и они кричали и протягивали друг другу руки. Почти все плакали вслух.

-Милые, родные, дорогие, бедные!

- Держитесь! Крепитесь! Мужайтесь!

Кажется, такие или приблизительно такие слова кричали с обеих сторон.»

Что же представляло собой место назначения –пересыльный лагерь 3/10 УСВИТЛа – Управления Северо-Восточных исправительно-трудовых лагерей? Эта организация была административной структурой Дальстроя. Дальстрой же был самым что ни на есть государством в государстве, независимой от местных властей «Ост-Индской компанией» ОГПУ-НКВД, основанной в 1932-1933 годах для освоения и эксплуатации природных ресурсов северо-востока Сибири, главным образом колымского золота. Дальстрой ежегодно получал до полумиллиона «зека», но из-за высокой смертности общая их численность не превышала 2-3 миллиона человек.

Пересыльный лагерь был своеобразным ситом, сортировочным пунктом. Физически более крепких и пока еще сравнительно здоровых – отправляли морем на Колыму, остальных – в «отсев»(часть зимовали на пересылке, часть – в основном,инвалиды – направлялась в Мариинские лагеря недалеко от Кемерово. Сами сроки пребывания в транзитном лагере были непредсказуемы. Для некоторых это был только перевалочный пункт, с которым расставались через несколько дней. Другие находились здесь целыми месяцами. А отдельные, сумевшие приспособиться к требованиям здешнего начальства, жили здесь годами.

Пересыльный причал на мысу Калузина был в нескольких километрах. Лагерные бараки «освоили» пологий, но все же склон Саперной сопки, так что из лагеря хорошо видно было море (Амурский залив) и сопки. Позднее, во второй половине 40-ых годов, пересылку перенесли в порт Находку, а позднее – в Ванино. На каждый морской этап отбиралось от 6 до 9 тысяч человек, грузившихся в трюмы специальных дальстроевских барж-пароходов, совершавших за навигацию 12-15 рейсов.

Пересылка 3/10 – не следует путать ее с небольшим лагерем «Вторая речка» возле станции- считалось сравнительно благополучным лагерем: хорошие бараки из доски-шестерки, обтянутые брезентом, баня, начальство особо не зверствовало.Кормежка: баланда (суп из крупы или чечевицы), перловая каша, иногда кусок селедки, летом даже зеленые помидоры. Или утром – хлеб и кипяток, на обед и ужин – баланда, развренное мясо или рыба, каша. Всех заставляли пить заменитель витаминов- хвойную настойку, считалось, что она помогает от цинги.

Пересылка «Вторая речка» состояла из двух частей: в первой находились уголовники или «урки» (около 2 тысяч человек), во второй – политические, или «контрики», причем во второй части были три различные «зоны»: мужская (5-7 тысяч человек), женская (2 тысячи) и «китайская» ( 3 тысячи работников КВЖД из Харбина). Итого в лагере содержалось 12-14 тысяч «зека». Между зонами были 10- метровые полосы: женская зона была огорожена двумя рядами колючей проволоки, китайская – забором, по которому ползали черные клопы. Двух или трехэтажная больница в «урочьей» зоне, в зоне «контриков» стоял комендантский барак и больничка на 12 коек (изолятор).

На 31 декабря 1937 года здесь находилось 3 тысячи человек, в пиковые периоды население лагеря доходило и до 100 тысяч человек. Фамилия начальника отделения лагпункта была Смык, а коменданта – Вайсбург.

Сейчас удалось установить три места захоронения умерших узников «Второй речки», но в какой из этих братских могил находятся кости Мандельштама – точно уже никто никогда не узнает. Однако собранные владивостокским краеведом В.М.Марковым рассказы и письма заключенных и врачей, а также сведения топографического порядка позволяют с достаточной точностью указать на место, где хоронили зимой 1938-1939 годов – участок между домами №№ 8,9 и 11 по современной улице Вострецова.

12 октября 1938 года Мандельштам прибыл на «Вторую речку». Было солнечно, но назавтра небо заволокло тучами, пошел дождь, прогремела гроза. С юго-востока задул ветер, 14 октября сменившийся северным, - не ураганным, но вполне ощутимым для измученного тела. Температура не поднималась выше 8-10 градусов, но 15-го, как это часто бывает в Приморье, вновь установилась хорошая погода, продержавшаяся две недели. Через неделю или полторы он отправил домой свое первое и последнее письмо. Не зная, арестована Надежда Яковлевна или нет, а если на свободе – то где именно, он адресовал письмо брату:

«Дорогой Шура! Я нахожусь – Владивосток СВИТЛ, 11-й барак. Получил 5 лет за к.р.д. по решению ОСО. Из Москвы из Бутырок этап выехал 9 сентября, приехал 12 октября. Здоровье очень слабое. Истощён до крайности, исхудал, неузнаваем почти, но посылать вещи, продукты и деньги – не знаю, есть ли смысл. Попробуйте все-таки. Очень мерзну без вещей. Родная Наденька, не знаю, жива ли ты, голубка моя. Ты, Шура, напиши о Наде мне сейчас же. Здесь транзитный пункт. В Колыму меня не взяли. Возможна зимовка. Родные мои. Целую вас. Ося. Шурочка, пишу еще. Последние дни ходили на работу, и это подняло настроение. Из лагеря нашего, как транзитного, отправляют в постоянные. Я, очевидно, попал в «отсев», и надо готовиться к зимовке. И я прошу, пошлите мне радиограмму и деньги телеграфом.»

Это письмо – точка отсчета лагерного существования з/к Мандельштама.

Илья Эренбург в своих знаменитых мемуарах «Люди.Годы.Жизнь.» писал: «Кому мог помешать этот поэт с хилым телом и с той музыкой стиха, которая заселяет ночи? В начале 1952 года ко мне пришел брянский агроном В.Меркулов, рассказал о том, как в 1940 году Осип Эмильевич умер за десять тысяч километров от родного города, больной, у костра читал он сонеты Петрарки. Да, Осип Эмильевич боялся выпить стакан некипяченой воды, но в нем жило настоящее мужество, прошло через всю его жизнь – до сонетов у костра…»

Это было первое упоминание о последних днях Мандельштама. Надежда Яковлевнатерпеливо собирала все крупицы сведений о последних злосчастиях своего мужа. В ее первой книге «Воспоминания» этому посвящены две последние главы – «Дата смерти» и «Еще один рассказ».

Первым «вестником с того света», как его назвала Надежда Яковлевна, был Юрий Казарновский, поэт,автор книги «Стихи». В 1944 году он появился в Ташкенте и путанно рассказывал о Мандельштаме. На пересылке они жили в одном бараке, нары почти рядом. Барак был заселен «пятьдесят восьмой». Нервический, моторный, привыкший бегать из угла в угол,Мандельштам часто подбегал к запрещенным зонам,чем вечно сердил стражу и начальство. Он почти ничего не ел, вообще боялся казенной еды, путал котелки, терял свою хлебную пайку. Был он в кожаном, успевшем превратиться в лохмотья, пальто, но до самых страшных морозов он не дожил. Мандельштам все надеялся на помощь Ромена Роллана, который напишет Сталину и его отпустят.

Иногда в светлые минуты Осип Мандельштам читал лагерникам стихи, и,вероятно, кто-то их записывал. На работы – даже внутрилагерные, вроде приборки – его не посылали.Даже в этой истощенной до предела толпе он выделялся своим плохим состоянием. По целым дням он слонялся без дела, навлекал на себя угрозы, проклятия всевозможного начальства. В отсев он попал очень быстро и очень огорчился. Ему казалось, что в стационарном лагере все же будет легче, хотя опытные люди убеждали его в противном.Однажды, несмотря на крики и понукания, Мандельштам не сошел с нар. В те дни мороз крепчал. Всех погнали чистить снег, а Мандельштам остался один. Через несколько дней его сняли с нар и увезли в больницу. Вскоре Казарновский услышал, что Мандельштам умер и его похоронили, вернее, бросили в яму. Хоронили,разумеется, без гробов, раздетыми, если не голыми, чтобы добро не пропадало, по нескольку человек на одну яму – покойников всегда хватало – и каждому к ноге привязывали бирку с номерком.

Доктор биологических наук, физиолог Василий Лаврентьевич Меркулов (он тоже оказался в этом лагере в это время) рассказывал о том, что староста, бывший артист Одесской эстрады, чемпион-чечеточник Левка Гарбуз возненавидел Мандельштама, преследовал его чем и как только мог: переводил его на верхние нары, потом снова вниз и т.д. Распределяя хлеб по баракам, В.Л.Меркулов заметил, что бьют какого-то щуплого маленького человека в коричневом кожаном пальто. Спрашиваю: «За что бьют?» В ответ – «Он тяпнул пайку». Спросил, зачем он украл хлеб. Он ответил,что точно знает, что его хотят отравить, и потому схватил первую попавшуюся пайку в надежде, что в ней нет яду.

В этот печальный период пребывания Мандельштама на «Второй речке» его физическое и душевное состояние было относительно благополучным. Периоды возбуждения сменялись периодами спокойствия. На работы его не посылали. Когда Мандельштам был в хорошем настроении, он читал сонеты Петрарки, сначала по-итальянски, потом – переводы, читал Бодлера, Верлена по-французски. Читал Мандельштам также свой «Реквием на смерть А.Белого», который он, видимо, написал в ссылке. Он вообще часто возвращался в разговорах к А.Белому, которого считал гениальным. Блока не очень любил, в Брюсове ценил только переводчика.

Период относительного спокойствия сменился у него депрессией. Он прибегал часто к Меркулову и умолял, чтобы тот помог перебраться в другой барак, так как его , якобы, хотят уничтожить, сделав ему ночью укол с ядом. Со временем эта уверенность еще усилилась. Он быстро съедал все, был страшно худ, возбужден, много ходил по зоне, постоянно был голоден и быстро таял.

Мандельштам очень страдал от холода: на нем были только парусиновые тапочки, брюки, майка, какая-то шапчонка. Пальто он выменял на несколько горстей сахару. В обмен на полпайки предлагал прочесть оба варианта своего стихотворения о Сталине ( хотя до сих пор отрицал свое авторство и уверял, что это «выдумки врагов»). Но никто не соглашался. Состояние Мандельштама все ухудшалось. Он начал распадаться психически, терял всякую надежду на возможность продолжения жизни. При этом высокое мнение о себе сочеталось в нем с полным безразличием к своей судьбе.

В.Л.Меркулов вспоминает: «Однажды Мандельштам пришел ко мне в барак и сказал: «вы должны мне помочь!» - «Чем?»- «Пойдемте!»

Мы подошли к «китайской» зоне. Мандельштам снял с себя все, остался голым и сказал: «Выколотите мое белье от вшей!». Я выколотил. Он сказал: «Когда-нибудь напишут: «Кандидат биологических наук выколачивал вшей у второго после Белого поэта». Я ему ответил: «У вас просто паранойя».

Однажды ночью Мандельштам прибежал ко мне в барак и разбудил криком: «Мне сейчас сделали укол, отравили!» Он начал биться в истерике, плакал. Вокруг начали просыпаться, кричать. Мы вышли на улицу. Мандельштам успокоился и пошел в свой барак. Я обратился к врачу. Он осмотрел Мандельштама и сказал мне: «Жить вашему приятелю недолго. Он истощен, нервен, сердце изношено и вообще он не жилец». В конце октября врач Кузнецов взял Мандельштама в брезентовый барак. Когда мы прощались, он взял с меня слово, что я напишу И.Эренбургу. Перед праздником (4-5 ноября) Кузнецов сообщил, что мой приятель умер. Он съедал за всеми остатки пищи, облизывал миски, и у него начался понос, который оказался для него роковым.»

Никаких справок родственникам умерших администрация не высылала. Вещи умерших распродавались. Мандельштама ничего не было.

Еще один расспрошенный Н.Я.Мандельштам – физик Л. ( его инкогнито не раскрыто). Л. Познакомился с одним из вожаков уголовников – Архангельским.

Однажды Архангельский пригласил его на «свой» чердак – послушать стихи. На чердаке горела свеча. Посередине стояла бочка, а на ней – открытые консервы и белый хлеб. Для голодающего лагеря это было неслыханным угощением. Среди шпаны находился человек, поросший седой щетиной в желтом кожаном пальто. Он читал стихи. Л. Узнал эти стихи – это был Мандельштам. Уголовники угощали его хлебом, консервами.Он спокойно ел – видно, он боялся только казенных рук и казенной пищи. Слушали его в полном молчании, иногда просили повторить. Он повторял.

В пересыльном лагере на работу не гоняли, но рядом, на территории, отведенной для уголовников, по правилам, 58 статью, как особо вредную, должны были изолировать от всех прочих, но из-за перенаселения это правило почти не соблюдалось,- шло движение: что-то разгружали и куда-то перетаскивали строительные материалы. Работающим никаких преимуществ не полагалось, им даже не увеличивали хлебного пайка, но все находились люди, просившиеся на работу. Это те, кому надоело толкаться на пятачке пересыльного лагеря среди обезумевшей и одичавшей толпы. Среди добровольцев оказался и Л., взявший себе в напарники Мандельштама. Норм выработки на пересылке не было, и, погрузив на носилки один или два камня, физик и поэт несли их за полкилометра, после чего отдыхали и разговаривали. Л.запомнил, как однажды, сидя на камней, Мандельштам сказал: «Первая моя книга называлась «Камень», а последняя тоже будет камнем…»

27 декабря 1938 года не стало Осипа Эмильевича Мандельштама. Эта дата удостоверена актом №1911, составленным врачом Кирсановым и дежурным медфельдшером. Причина смерти – паралич сердца и артериосклероз. Имеющаяся в деле дополнительная справка уточняет время наступления смерти: 12 часов 30 минут.Хоронили же на владивостокской транзитке так: летом – привязывали бирку к ноге, труп клали на телегу, за воротами прокалывали «для верности» голову специальными пиками и отвозили в заранее заготовленный ров, зимой и весной – трупы складывали штабелями и порциями отвозили в неглубокие мерзлые братские могилы, иногда сжигали на сопках.( свидетельство Д.М.Маторина, бывшего заключенного, на «Вторую речку попал в 1938 году).

Вестницей смерти была повестка в почтовое отделение у Никитских ворот. Почтовая барышня вернула Надежде Яковлевне посланную во Владивосток посылку, пояснив: «За смертью адресата».

В письме старшего помощника Генерального прокурора СССР В.И.Андреева на имя председателя Комиссии по литературному наследию О.Э.Мандельштама Р.И.Рождественского от 9 ноября 1987 года сообщалось, что « в процессе дополнительной проверки, проведенной по делу в отношении О.Э.Мандельштама за 1934 год, установлено, что он был осужден необоснованно, поэтому по протесту заместителя Генерального прокурора СССР Верховный Суд СССР 28 октября 1987 года дело прекратил».

Неизвестна твоя могила.

Может быть, это целый свет.

В первом «Камне» такая сила,

Что последнего камня нет!..

В ограде могилы Надежды Яковлевны Мандельштам на Старокунцевском кладбище города Москвы, как бы в сени её дубового креста с вырезанной на нем молитвой, стоит небольшой серый КАМЕНЬ – своеобразный эллинский кенотаф. На нем высечено: « Светлой памяти Осипа Эмильевича Мандельштама».

По материалам книги Павла Нерлера «С гурьбой и гуртом...».

Публикация в журнале «Рубеж».