«Варианты интеграции уроков литературы с позиции христианской морали»
Вся наша культура строится на основе фольклора, античности и Библии.
Библия – это источник сюжетов и образов для искусства. Через всю нашу литературу проходят библейские мотивы. Главным, по мнению христианства, было Слово, и Библия помогает его вернуть.
Образы и сюжеты Библии вдохновляли не одно поколение писателей и поэтов. На фоне библейских литературных историй мы часто воспринимаем сегодняшние события. Множество сюжетов легло в основу рассказов, повестей, романов писателей разных времен и народов. Например, «Братья Карамазовы», «Преступление и наказание» Ф. М. Достоевского, «Праведники» Н. С. Лескова, «Сказки» М. Е. Салтыкова-Щедрина «Иуда Искариот», «Жизнь Василия Фивейского» Л. Андреева, «Мастер и Маргарита» М. А. Булгакова, «Ночевала тучка золотая», А. Приставкина «Юшка» А. Платонова, «Плаха» Ч. Айтматова.
Христианские мотивы входят в литературу разными путями, получают разную художественную разработку. Но они всегда дают творчеству духовно восходящее направление, ориентируют его на абсолютно ценное. Круг авторов, у которых христианские мотивы играют существенную роль, чрезвычайно широк. Вся русская литература 19 века проникнута евангельскими мотивами; представления о жизни, основанные на христианских заповедях, были естественны для людей позапрошлого века. Ф. М. Достоевский предупреждал о том, что отступление, «преступление» нравственных норм ведет к разрушению жизни.
Так же как и Ф. М. Достоевский М. Е. Салтыков-Щедрин разрабатывал свою систему нравственной философии. Писатель с детства прекрасно знал Библию, особенно Евангелие, сыгравшее уникальную роль в его самовоспитании, о соприкосновении с великой книгой он вспомнит в последнем своем романе «Пошехонская старина»: «Таким животворным лучом было для меня Евангелие…оно посеяло в моем сердце зачатки общечеловеческой совести.»
Писатель становится защитником униженных и оскорбленных, борцом против духовного рабства. В этой неустанной борьбе верным союзником оказывается Библия. Способность понимать именно потаенный смысл своего существования делает любого человека мудрее, а его мировосприятие философичнее. Обратимся к зрелому творчеству писателя – «Сказкам для детей изрядного возраста»
Сюжет «не то сказки, не то были» «Деревенский пожар» знакомит с крестьянами-погорельцами, с их несчастной долей и прямо сопоставлен с библейской историей об Иове, прошедшем по воле Бога через ужасные, нечеловеческие страдания и мучения во имя испытания искренности и силы его веры. Перекличка носит горько иронический характер. Трагедия современных Иовов страшнее во сто крат: у них нет надежды на благополучный исход, а напряжение душевных сил стоит им жизни.
В сказке «Дурак» главным становится евангельский мотив «всех любить надо!», переданных Иисусом Христом людям в качестве нравственного закона: «Люби ближнего твоего…любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и гонящих вас» (Матф., 5). Горький сарказм и глубокую печаль автора вызывает то обстоятельство, что герой Иванушка, живущий в соответствии с этой заповедью, в человеческом обществе кажется дураком, «блаженным». Человечество не выполняет данного Богу обещания, завета. Такое отступничество влечет пагубные последствия.
Салтыков-Щедрин не ограничивается элементарным использованием в своих произведениях уже готовых художественных образов и символов. Многие сказки соотносятся с Библией на более высоком уровне. Сказка «Премудрый пискарь» чаще всего трактуется как трагическое размышление о бесплодно прожитой жизни. Неизбежность смерти и неминуемость нравственного суда над самим собой, над прожитой жизнью органично вводят в сказку темы апокалипсиса – библейское пророчество о конце света и о страшном суде.
Первый эпизод – рассказ старого пискаря о том, как «однажды он чуть-чуть в уху не угодил». Для пискаря и других рыб, которых волокли куда-то помимо их воли, всех в одно место, это действительно был страшный суд. Страх сковывал несчастных, горел костер и кипела вода, в которой смирялись «грешные», и только его, безгрешного малыша, отпустили «домой», выбросив в реку. Сам тон повествования, сверхъестественный характер события напоминает апокалипсис и заставляет читателя вспомнить о грядущем судном дне, которого никому не избежать.
Второй эпизод – внезапное пробуждение совести у героя перед смертью и его размышления о прожитом. «Вся жизнь мгновенно перед ним пронеслась. Какие были у него радости? Кого он утешил? Кому добрый совет подал? Кому доброе слово сказал? Кого приютил, обогрел, защитил? Кто слышал об нем? Кто об его существовании вспомнит? И на все вопросы ему пришлось отвечать: «Никому, никто». Вопросы, возникающие в сознании пискаря, отсылают к заповедям Христа, дабы убедиться, что ни одной из них жизнь героя не соответствовала. Сюжетом сказки писатель обращается к каждому обычному человеку: тема жизни и смерти в свете библейской символики развивается как тема оправданности человеческого бытия, необходимости нравственного и духовного совершенствования личности.
Изображение социальных неустройств и частных человеческих пороков оборачивается под пером писателя общечеловеческой трагедией и заветом писателя к будущим поколениям обустроить жизнь на новых нравственных и культурных началах.
Произведение "Силентиум", переполненное восторженным и возвышенным настроением, относится к лирическому жанру в свободной форме и философской тематике. Лирический герой произведения повествует о "той, кто еще не родилась", но уже является музыкой и словом, нерушимо соединяя в себе все живое. Какое отношение имеет это стихотворение к заявленной тематике? На первый взгляд, никакое.
Скорее всего, "она" Мандельштама - это гармония красоты, объединяющая в себе как поэзию, так и музыку и являющаяся апогеем всего совершенного, что есть в мире. Упоминание о море связано с богиней красоты и любви Афродитой, которая родилась из морской пены, соединив в себе красоту природы и высоту чувств души - она и есть гармония.
Но во втором четверостишии при вдумчивом прочтении можно заметить, что автор намекает на библейский сюжет создания мира: из моря появилась суша, и под светом, едва отделенным от тьмы, стали видны красивые оттенки среди общей черноты океана.
Последнее четверостишие вновь отсылает к библейской теме: устыженные друг другом сердца скорее всего намекают на стыд, испытанный Адамом и Евой, после того как они вкусили плод с Дерева Познания. Здесь Мандельштам призывает вернуться к первоначальной гармонии - "первооснове жизни.
Название "Силентиум" можно перевести как "молчание" или "тишина". А это и есть гармония красоты, которая "еще не родилась", но вот-вот должна появиться в умах и сердцах людей, позволив им безмолвно, в "первоначальной немоте" наслаждаться окружающим жизнь великолепием естественных чувств и эмоций. Обращение к первородной красоте, отрешение от всего суетного — потаенный смысл стихотворения.
Море стало главным явлением, которым вдохновился поэт. Поэт считал, что именно на морском берегу можно ощутить, насколько безмолвен и мал человек на фоне стихийности первозданной природы.
Заключение
Возвращение к Христу как нравственному идеалу вовсе не означает стремления писателей угодить возрождающемуся религиозному сознанию многих наших современников. Оно обусловлено, прежде всего, идеей спасения, обновления нашего мира, лишенного «имени святого».
Многие поэты и прозаики стремились найти истину, определить смысл человеческого бытия. И все они приходили к выводу, что нельзя построить счастье одних на несчастье других. Невозможно отречься от вековых традиций и моральных устоев и на голом месте соорудить всеобщий дом равенства и счастья. Подобное возможно лишь, если идти путем, заложенным в человеке самой природой. Путем гармонии, гуманизма и любви. И проводниками этой истины на земле являются люди, которые сумели почувствовать истинную, чистую и вечную любовь к людям.
Не одно поколение писателей будет обращаться евангельским мотивам, чем ближе человек к вечным истинам, заповедям, тем богаче его культура, его духовный мир.
О, есть неповторимые слова,
Кто их сказал – истратил слишком много.
Неистощима только синева
Небесная и милосердье Бога. (Анна Ахматова).
Морская нимфа, Джон Уотерхаус