Приложение к журналу Литература в школе.А.Блок. Поэма Двенадцать

Поэма А.Блока в высказываниях современников

– «А. Блок в эсеровских газетах начинает взывать к погрому буржуазии Мы не можем требовать, чтобы поэты были пророками, но воистину позорное и мерзкое зрелище видеть поэтов в роли прихвостней власть имущего!.. » (В.Г. Шершеневич, 1918 г.)

– «То, что Блок сочувствует большевизму, – его личное дело. В своих убеждениях писатель должен быть свободен, и честь и слава тому, кто во имя этих убеждений смело идет против течения, – но зачем же писать скверные стихи? (Из газеты «Петроградское эхо», 1918 г.)

– «Белым венчиком из роз венчает поэт “азиатскую рожу” нашей революции. И впереди ставит благословляющую, ведущую фигуру Иисуса Христа Но только какие же надо иметь узкие монгольские глаза для того, чтобы спокойно видеть в убийцах наших дней каких-то завтрашних апостолов вселенского социализма». (П. Славнин, 1918 г.)

– «…вслед за поучительными статьями о музыке революции Блок пишет “Двенадцать”. Идут убийцы и громилы, люди все знакомые – воротник рубахи отвернут (dernier cri), красная звезда, торчит невинно кончик Нагана. Идут, но стиль! стиль! – и впереди их один в особой форме, в белом венчике из роз; это Исус (через И) Христос. Идут, поют о вещах, тоже хорошо известных – кто кого прирезал, но музыка! музыка! – и они поют еще: “мировой пожар в крови, Господи, благослови!” А все – и пожар, и Христос “очень народно”, на манер частушки». (И.Эренбург, 1918 г.)

– «Самая значительная черта этой поэмы в том, что поэту удалось соединить поэтическую идеализацию большевистской России с крайним, свободным от всяких прикрас, реализмом ее изображения. В “Двенадцати” воплощена самая анархическая и самая кровавая сторона нашей революции. Это разбойники, которым их “социалистическое отечество” дало полную власть и обеспечило полную безнаказанность.
Такою изобразил Блок современную Россию. И все же не отрекся от нее.
Вне России нет для него никаких путей. Не отречется Блок ни от какой России». (Е.Ростин, 1918 г.)

– «Когда маленькие люди язвят большого поэта за то, что он теперь в грозе и буре мировых событий – не в их утином стаде, что он чему-то “изменил”, что он “вдруг” стал духовным, политическим и социальным “максималистом” – то это просто вздор, незнакомство утиного стада с творчеством того самого поэта, которого оно так глубокомысленно судит. “Двенадцать” – неизбежное следствие всего его прошлого поэтического сознания». (Р.В. Иванов-Разумник, 1918 г.)

– «Необычайное явление – Блок, тихий поэт “лиры”, пишет громкую, кричащую и гудящую поэму “Двенадцать”, в которой учится у Маяковского. Это трагично, это почти вызывает слезы. Говорят, что эта поэма хороша. Я не знаю – я вижу, что Блок распинает себя на кресте революции, и могу взирать на это только с ужасом благоговения». (Б.М. Эйхенбаум, 1918 г.)

– «Расселась земля после революции, и встает над трещиной серный, наркотический пар. Вот тянутся некоторые наши поэты к нему, тянутся инстинктивно, как пьяница к водке…». (П.Арбузьев, 1918 г.)

– «…поэма воплотила всего лишь тяжело-недоуменную растерянность поэта». (А.Измайлов, 1918 г.)

– «…он в новой фазе революции обрел свое, кровное, нужное не его взглядам, а его личной индивидуалистической потребности. Оторванный от жизни романтик, он нашел в ней островок для своего беспокойного, томящегося индивидуализма. Когда он бессознательно учуял в атмосфере революции обе родственные его субъективизму стихии: разрушительную смерть и тревожную остроту – он отозвался на нее». (А.Дерман, 1918 г.)

– «Блок, которого мы знали как нежного певца «Прекрасной Дамы», как тонкого изобразителя трепетных и неясных порывов, смутных и полусонных настроений, дремотных воспоминаний; Блок с его непреоборимым тяготением в сторону экстатических прозрений и мистических осияний – выступил вдруг в роли панегериста российского большевизма в его наиболее отталкивающих проявлениях». (В.Е. Евгеньев-Максимов, 1918 г.)

– «О деревенских вековухах так говорят: не выходит замуж, потому что засмыслилась и все не может ни на ком остановиться, ко всем льнет и все ей немилы – засмыслилась. Это грубо, но нужно сказать: наш любимый поэт Александр Блок, как вековуха, засмыслился. Ну разве можно так легко теперь говорить о войне, о родине, как будто вся наша русская жизнь от колыбели и до революции была одной скукой.
И кто говорит? О войне – земгусар, о революции – большевик из Балаганчика.
Так может говорить дурной иностранец, но не русский и не Тот, Светлый иностранец, который, верно, скоро придет». (М.М. Пришвин, 1918 г.)

– «Литература Пушкина, Толстого, Тургенева за последнее десятилетие так низко пала, – до того, что в ней считаются событием даже нарочито хамские, кощунствующие именем Христа и Его Двенадцати Сподвижников вирши Блока! – настолько она потеряла ум, вкус, такт, совесть и даже простую грамотность, так растлила и втоптала в грязь “великий, правдивый язык”, завещанный Тургеневым». (И. Бунин, 1918 г.)

– «Звезда, павшая с неба и воплотившаяся в прекрасную незнакомку, была, как известно, просто уличной женщиной. Органически кощунственный талант мог возвести октябрьскую революцию в перл создания. И мы имеем поэму “Двенадцать”, отмеченную большим чувством ритма, выдающимся фонетическим дарованием». (М.А. Алданов, 1918 г.)

– «Он, написав “Двенадцать”, вторично распял Христа и еще раз расстрелял Государя». (Н.С. Гумилев, по воспоминаниям Надежды Павлович.)

– «Он был немец и его “Двенадцать” – немецкая вещь. Я только теперь познакомился с этой вещью – ужасная. Вы считаете его великим национальным поэтом. А по-моему весь свой национализм он просто построил по Достоевскому. Здесь нет ничего своего. России он не знал, русского народа не знал, он был студент-белоподкладочник». (Ф. Сологуб, по «Дневнику» К.И. Чуковского.)

– «Его “Двенадцать”, написанные в атмосфере саботажа, поистине подвиг. И если б он раскрыл уста и за двенадцатью увидел миллионы, – а это будет, этого все ждут, как праздника, – если б он допустил себя до радости понять все происходящее, то за судьбу поэзии можно было б быть спокойным. Ведь в нем, этом молчальнике, произошел стык старой пушкинской культуры и новой, пролетарской. Ведь он спаял золотой язык прошлого века с языком нашей улицы». (С. Городецкий, 1920 г.)

– «И уже в 1918 г. приветствовал Блок подлинное рождение, возрождение этой грядущей России. гениальная поэма “Двенадцать” была тем подарком, который русская поэзия, внезапно постаревшая в вихре событий, принесла к колыбели чудного ребенка, чье рождение предчувствовал Гоголь». (И. Оксенов, 1920 г.)

– «Для меня “Двенадцать” – символ веры, художественная формула сокровеннейшего религиозного опыта, который пережили немногие из нас, “интеллигентов”, и почти все “простонародные” души в Октябрьскую революцию. Вы дали тончайшую, точнейшую реакцию на реальнейшую, но невесомую и не видимую действительность. Людям, пережившим ту правду, Ваши “Двенадцать” были связью, встречей друг с другом. Я жила на юге России, в самом глухом одиночестве, и когда контрабандой (через украинскую границу) к нам из красного Харькова в белый Ростов завезли скверную перепечатку “Двенадцати” Блока и она попала мне в руки, я (простите мне эту неприличную нескромность) молилась Богу над нею и плакала от счастья, что Вы увидели и воплотили. Ведь “Двенадцать” на самом деле не о них, а о нас, – о душе, которая поняла революцию, как чудо, и так поняв – уже и совершила ее». (М. Шагинян – А. Блоку, 1921 г.)

– «“Двенадцать” – величайшее достижение Блока. В нем он мощно преодолел романтизм и лиризм, в совершенно новой, своей форме сравнялся с Бальзаком и Достоевским. С Бальзаком – в объективном, достигающем грандиозности, изображении мерзости и порока, с Достоевским кроме того – в духовном, пророческом видении, что в здешнем мире порок и мерзость смежны со святостью и чистотой в том смысле, что не внешняя человеческая стена, а только какая-то чудесная, незримая, внутренняя черта их разделяет в живой человеческой душе, за которую, в земном, неизбывно борются Бог и Диавол, Мадонна и Содом». (П. Струве. 1921 г.)

– «…обе поэмы А. Блока, возникшие как отражение революции, “Скифы” и “Двенадцать”, являются в отношении к поэзии Блока, взятой как совокупность, некоторой кульминацией пушкинского начала в его творчестве, подлинным подобием “Клеветникам России” и “Медному всаднику” – несмотря на различие между обеими группами произведений, вытекшие из различия эпох». (Петроник / П.Савицкий/, 1921 г.)

– «В “Двенадцати” Блок с небывалой у него до того силой пронзил ясновидящим взором грядущее. Теперь, – четыре года революции минуло, – вся она со всеми сумасшедшими мечтами, со всем буйством, ужасом и кровью лежит раздавленная и издыхающая, и вся она, как в дивном кристалле, включена в поэме “Двенадцать”. Поэт, всю свою жизнь певший нам о нисхождении во тьму, о тоске и безнадежности русской, грешной ночи, – объявил, наконец, весть, радостней которой не было: Россия будет спасена; двенадцать разбойников, не ведавших, что творили, будут прощены. Пронзительным взором он проник в бездну бездн тьмы и там увидел не дьявола, но Христа, ведущего через мучительство разбойников ту, у которой плат окровавленный опущен на глаза. Так любить, как возлюбил Россию Блок, мог бы только ангел, павший на землю, сердцу которого было слишком тяжело от любви». (А.Н. Толстой, 1921 г.)

– «Не надивишься историческому чутью Блока. Независимо от различных толкований, поэма “Двенадцать” бессмертна, как фольклор». (О.Э. Мандельштам, 1922 г.)

– «…мы, следившие за творчеством Блока, знаем, что здесь не новый, а старый Блок и что тема “Двенадцати” есть давнишняя тема. В “Двенадцати” изображены: проститутка, лихач, кабак – но мы знаем, что именно этот мир проституток, лихачей, кабаков давно уже близок Блоку Ведь даже кощунство “Двенадцати”, – эти их постоянные возгласы: “Эх, эх, без креста!”, “пальнем-ка пулей в святую Русь!» – давнишнее занятие Блока, который уже со времени “Балаганчика” чувствует “роковую отраду в попираньи заветных святынь” и про музу свою говорит, что она “смеется над верой” Даже нож, которым в “Двенадцати” Петруха убивает соперника, есть тот самый русский национальный нож, который давно уже неотделим для Блока от русской вьюги и русской любви, о котором Блок задолго до “Двенадцати” сказал в стихотворении “Русь”: “И девушка на злого друга // Под снегом точит лезвие”. Cловом, чем больше мы всматриваемся, тем яснее для нас тот многознаменательный факт, что в нынешней интернациональной России великий национальный поэт воспел революцию национальную». (К.Чуковский, 1922 г.)

– «В этой поэме нет ни одного прямого упрека по адресу революции, но, тем не менее, вся она звучит, как обвинительный акт против революции. откровенную ругань Бальмонта и Гиппиус можно предпочесть такому двусмысленному “апофеозу” революции». (А.И. Тиняков, 1923 г.)

– «Конечно, Блок не наш, но он рванулся к нам. Рванувшись, надорвался, но плодом его порыва явилось самое значительное произведение нашей эпохи. Поэма “Двенадцать” останется навсегда». (Л.Троцкий, 1923 г.)

– «Он написал не поэму разрешения, а духоты. В “Двенадцати” нет воздуха, ни света, ни пафоса, ни искупления. Живое гибнет в ней, как в “Снежной маске” (но еще сильней), – ибо нет духа животворящего. “Скучно!” – так кончается восьмая главка. Как не быть скучно в атмосфере смерти? Мертва духовно – и проникнута поэзией, вот удивительно! В “Двенадцати” есть поэзия, всегдашний блоковский хмель, и тоска, и дикая Русь, и мрак. И еще удивительно: “Двенадцать” менее всего “произведение искусства”. Это явление, происшествие. Показание на некотором суде. Блок тут себя предъявил. И можно понимать поэму как порыв к борьбе, отчаянную контратаку в жизненном сражении – на давно наседавшего врага». (Б.Зайцев, 1925 г.)

Дмитрий Николаевич Мурин,

методист, Заслуженный учитель школы РФ,

Санкт-Петербург

Оправдание ожиданий

Как памятник началу века

Здесь этот человек стоит.

А. Ахматова.

Пройдет несколько лет, и на поэму Александра Блока «Двенадцать» обрушится новая серия статей, конференций, докладов -- в связи с ее столетним юбилеем. Спор о блоковском шедевре начался в марте 1918 года и, думается, не будет закончен никогда. Свойство великого произведения искусства – вызывать споры и ускользать от окончательного истолкования. Обо всем своем творчестве поэт сказал: «Это дневник, в котором Бог мне позволил высказаться стихами». Дневник – всегда сиюминутность впечатлений и размышлений. Это следует учесть при постижении поэмы «Двенадцать», которая оказалась предпоследней страницей этого дневника.

Поэма появилась 3 марта 1918 года. Буквально на следующий день после ее публикации в газете «Знамя труда» начались яростные споры. В.Г.Короленко посчитал, что «Христос говорит о большевистских симпатиях автора»; М.Горький сказал, что поэма «…самая злая сатира на все, что происходило в те дни». В известном дневнике «Окаянные дни» И.Бунин вопрошает: «Ведь вот до сих пор спорим, например, о Блоке: впрямь его ярыги, убившие уличную девицу, суть апостолы или все-таки не совсем?»

Сразу же сложились две точки зрения на поэму: Блок пропел осанну революции (теперь говорят – «октябрьский переворот»); Блок проклял ее, противопоставив в финале идущим «без имени святого» образ Иисуса Христа.

Как же готовы интерпретировать поэму современные ученики после ее «бескорыстного» (Кушнер), то есть не обремененного заданиями, прочтения?

Блок начал писать «Двенадцать» 8 января 1918 года. В «Записных книжках» есть помета: «Внутри дрожит». Затем будут девятнадцать дней перерыва, и 27-28 января поэма будет завершена. По его собственному признанию, она написана «в порыве, вдохновенно, гармонически цельно». Осознание сделанного оправдывает самооценку: «Сегодня я – гений».

Ничего подобного о себе Блок никогда не писал. Гений – высшая творческая способность или, как определила М.И.Цветаева, «высшая степень подверженности наитию» и «управа с этим наитием».

Творческое наитие Блока уже с первого тома лирики носило характер «мистификации повседневности». Описанное в поэме не адекватно тому, что происходило на петроградских улицах в декабре 1917 – начале января 1918 годов. В ней только несколько реальных фактов: пронзительные ураганные ветры, вообще-то не свойственные Петрограду-Петербургу в январе; разгон большевиками эсеровского Учредительного Собрания; движение по улицам красногвардейских патрулей, состоящих из двенадцати человек.

Блок не воспроизводит реальность; он осмысливает совершающееся как явление исторического, вселенского масштаба. Он размышляет о настоящем, о сегодняшнем, вставив его в раму прошедшего (1 главка) и будущего (финальная строфа 12 главки).

В статье «Интеллигенция и революция», которая появилась 19 января 1918 г., поэт писал: «Не дело художника – смотреть за тем, как исполняется задуманное… Дело художника, обязанность художника – видеть то, что задумано, слушать ту музыку, которой гремит «разорванный ветром воздух». Что же задумано? Переделать все».

В нескольких предложениях Блок трижды повторяет одно и то же слово. Какое? Это слово «задумано». В «Двенадцати» поэт «расшифровывает» в образно-сюжетной форме свое понимание задуманного, высказывает те же мысли, которые прозвучали в ответе на анкету 14 января 1918 года («Может ли интеллигенция работать с большевиками?») и в статье «Интеллигенция и революция». Этими выступлениями Блок невольно подготовил восприятие и понимание поэмы писателями, поэтами, критиками – людьми круга творческой интеллигенции (З.Гиппиус, М.Пришвин, Ю.Айхенвальд, В.Шершеневич и др.)

И.Ф.Анненский проницательно отметил художественную манеру поэта в первом и втором томах лирики: «… но я особенно люблю Блока вовсе не когда он говорит в стихах о любви… Я люблю его, когда…с диковинным волшебством он ходит около любви (курсив мой – Д.М), весь – один намек… одна чуть слышная, но уже чарующая мелодия…»

В «Двенадцати» не чуть слышная мелодия, но гремящая музыка революции, и поэт этой музыкой зачарован. Гениальность Блока не в пафосе прославления революции, как это будет у Маяковского, а в художественном воплощении своей идеи, своего понимания случившегося. Но как в стихотворении «Незнакомка» он ходил «около любви», так в поэме он ходит около реальной революции. Не то, что есть, а то, что слышится его душе.

Где и что он услышал?

Не в Смольном или на Дворцовой площади, а на безымянной петроградской улице. Несколько ранее В.Маяковский в поэме «Облако в штанах» написал: «Улица корчится безъязыкая – ей нечем кричать и разговаривать». Улица Блока – звучит. Читая фрагменты, определим их сходство с известными музыкальными жанрами.

Ох ты, горе-горькое!

Скука скучная,

Смертная!

– народная заплачка.

Эх ты, горе-горькое,

Сладкое житье!

Рваное пальтишко,

Австрийское ружье!

– интонация частушечная.

Как пошли наши ребята

В красной гвардии служить –

В красной гвардии служить –

Буйну голову сложить!

– это песня.

Не слышно шуму городского,

Над невской башней тишина,

И больше нет городового –

Гуляй, ребята, без вина!

– это городской мещанский романс.

В о-чи бьет-ся

Крас-ный флаг.

Раз-да-ет-ся

Мер-ный шаг

– это марш, музыкальный знак единения.

Упокой, господи, душу рабы твоея…

- это молитва.

Другой музыкальный пласт поэмы – интонационный и лексический. Говорная интонация, свойственная стиху ХХ века, особенно слышна в 1,2,7 главках поэмы. Риторические восклицания, диалоги, призывы, увещевания, звукоподражания, повторы – все это вместе с музыкой ассонансов и аллитераций образует мощное симфоническое звучание произведения. Музыку революции Блок слышит и в лексике пролетарской улицы. Поп «брюхом шел вперед», Ванька – «сукин сын» и «буржуй», «толстоморденькая» Катька –«холера», «у ей керенки есть в чулке»; раньше она «с офицером блудила», теперь она – «падаль».

Через все это звуковое многообразие проходят лейтмотивом командные интонации, как бы указывающие на смысл движения и его направление: «Товарищ, гляди в оба!», «Революцьонный держите шаг!», «Вперед, вперед, вперед, Рабочий народ!»

Как же Блок понимал цели и задачи революции? Что значит «переделать все»? Революция как космическая стихия, как «грозовой вихрь», как «снежный буран» должна пройти и очистить душу человека от всего лживого, грязного, скучного, безобразного, что поэт называл буржуазностью. Эту созидательную стихию революции он исследует в сюжете поэмы. В чем же она состоит?

В поисках ответа на этот вопрос проведем комментированное чтение поэмы в классе.

В зачине поэмы Блок сталкивает две главные философские категории: время – «черный вечер» и пространство – «белый снег». В этом космическом хронотопе, наполненном стихией-ветром, существует человек. Это макромир. А в микромире не снег, а только снежок, не человек, а просто ходок, которому «скользко, тяжко».

Сочетание черного с белым в западной традиции создает траурную гамму. Это похоронный удар колокола: революция хоронит старый мир.

Черный вечер «рифмуется» в конце 1 главки с черной злобой как состоянием души двенадцати. Она оправдывается эпитетом «святая».

Природная стихия сливается со стихией революции, заявленной плакатом об Учредительном Собрании. На этом фоне поэт, как на макете, расставляет фигуры «картонных людей» (определение Блока). Все они являют «страшный мир», все они не в ладах со стихиями. Старушка «кой-как перемотнулась через сугроб»; буржуй прячет нос, поп прячется за сугроб, падает, поскользнувшись, барыня, анафемой большевикам грозит вития. Этим людям со стихией не совладать.

Завершается 1 главка мыслью о том, что революционным вихрем охвачено всё. Социальный верх представлен разогнанным Учредительным Собранием, социальный низ – публичным домом. Их «общая точка» - собрание, ходовое слово тех, да и последующих времен.

Что же будет с человеком? Устоит ли он на ветрах времени?

Во 2 главке появляется красногвардейский патруль. Обратим внимание на интонацию первого стиха: «Гуляет ветер, порхает снег…» Слышится здесь легкая, едва ли не приплясывающая музыка. И стихия «товарищам» благоприятствует: «порхает снег», они идут и не скользят. Их портретная характеристика дана как бы глазами обывателя:

В зубах – цыгарка, примят картуз,

На спину б надо бубновый туз!

Бубновый туз – метонимическое обозначение каторжника. Поговорка «гол как бубен» характеризует человека, все промотавшего. Такими они видятся со стороны. Да, это не павлы власовы, пришедшие в революцию сознательно. Новое сознание им еще предстоит обрести.

С рефрена «Свобода, свобода,/ Эх,эх, без креста!» начинает развиваться главный мотив поэмы. Революция своими декретами и действиями попрала религиозные чувства, сознание и нравственные устои человека старого мира. Чем же будет определяться его новое жизнестояние? В этот момент в сюжет включается любовная история. Катька была Петрухина, а теперь стала Ванькина. Оказалось, что объявленной свободой пользуется не только Петруха, но и Катька с Ванькою? Свобода обернулась против Петрухи. Так возникает незаданный вопрос: революция – переделка человека или передел собственности?

3 главка – это внутренний, психологический портрет «товарищей», их коллективное сознание («наши», «мы»). Но это и размышление Блока о необходимости преодоления противоречия между внешним и внутренним. Чтобы революция оправдалась, мало спалить буржуев мировым пожаром. Надо, чтобы этот пожар был в крови. Но по старой привычке за благословением на этот шаг они обращаются к Господу.

Появление Ваньки с Катькой на лихаче вызывает ностальгическое чувство Петьки. Его монолог «с цыганским надрывом» (5 главка) напоминает еще об одном атрибуте старого мира. К кресту, дензнакам и обладанию Катькой добавляется нож как способ решения жизненных проблем.

В этой главке есть любопытное обстоятельство. Последняя строфа в первоначальном варианте звучала так:

Гетры серые носила,

Юбкой улицу мела…

На это Любовь Дмитриевна по-женски заметила: «Сашура, в этом сезоне длинные юбки не в моде», – и предложила свой вариант: «Шоколад Миньон жрала».

В 6 главке представляется возможность расправиться с подлецом Ванькой, который отнял собственность, нарушил закон человеческий. Но… Его величество случай – и убита Катька. Нарушен закон божеский. Зачем сюжету о революции любовная мелодрама и смерть? Смысл тут важнейший, особенно для того времени, смысл не бытовой, но вселенский. Увы, я в свое время не зафиксировал, кому принадлежит эта фраза: «Всякая революция спотыкается на женщине». Женщина еще от ветхозаветных времен принадлежит мужчине. Она первый и последний предмет его собственности. Катька убита – Петька освободился от «собственности». Но «толстоморденькая» была единственным доступным ему смыслом жизни. Теперь ему больше нечем жить, и в этом он исповедуется товарищам. Любовь для Блока – несомненность, и поэт поднимает героя на собственную высоту ее понимания.

В первой строфе 7 главки есть скрытое указание автора на отношение к происшедшему убийству. «Двенадцать» и «убийца» не рифмуются! Это один из двух случаев в поэме (предложим ученикам найти и проинтерпретировать второй).

Товарищи пытаются урезонить Петьку, но все их советы-приказания воздействуют на внешнюю манеру поведения и не затрагивают душу.

В 8 главке пустота души героя толкает его на вакханалию. «Скучно» – абсолютная внутренняя пустота. Когда нет духовного и душевного «содержания» своей жизни, то и чужая ничего не стоит. Эгоизм революционного своеволия социально направлен в «етажи», к буржуям.

Однако кровное возмездие не принесло удовлетворения Петрухе. Нельзя заполнить пустую душу чужой кровью, и поэтому герой остается в прежнем состоянии. Композиционно главка закольцована словом «Скучно!» Кстати, это предсмертное слово было произнесено одной из героинь русской литературы ХIХ века. Кем и при каких обстоятельствах?

Кризис души совпадает с кризисом пути в 9 главке.

Стоит буржуй на перекрестке

---- --- --- --- --- ---- --- --- --- ---

Стоит безмолвный, как вопрос.

Предложим учащимся смоделировать вопрос буржуя, обращенный к Петьке. Может быть, так: «Ну что, Петруха, хорошо тебе в новой жизни? А что, братец, с перекрестка-то можно пойти и влево, и вправо и… назад. Вернись. Заведешь новую Катьку, сунешь ножичек за голенище, все чин-чинарем, а?»

Умный буржуй знает, где и когда ему появиться, да и пес – символ старого мира – рядом с ним. Несмотря на свой романсовый зачин, 9 главка основательна, серьезна и спокойна по своему звучанию. Я бы сказал – эпична. В ней нет ни одного восклицательного знака, а всего их в поэме 83!

Перекресток заметает пурга (10 главка), и в этой тупиковой ситуации Петруха, смущенный предложением буржуя, пытается опереться на прежние, привычные ценности: «Ох, пурга какая, спасе!» Спас – Спаситель – другое имя Иисуса Христа. «Родит же сына (Мария) и наречешь Ему имя: Иисус; ибо Он спасет людей Своих от грехов их» (Матф.,I,21).

«Товарищи» Петрухе возражают:

- Петька! Эй, не завирайся!

От чего тебя упас

Золотой иконостас?

Бессознательный ты, право,

Рассуди, подумай здраво –

Али руки не в крови

Из-за Катькиной любви?

Предложим учащимся «перевести» эту реплику на язык «презренной прозы». Если есть Бог, то почему убита Катька? Жизнестояние, основанное на религии, отвергнуто и замещено революционной необходимостью:

- Шаг держи революцьонный!

Близок враг неугомонный!

Волевое начало становится новым состоянием души, рождается новый человек.

Первая строфа 11 главки утверждает свершившееся:

И идут без имени святого

Все двенадцать вдаль…

Обратим внимание на слово «все». Они обрели единство, которое символизировано маршевым музыкальным ритмом. В этот момент внешние стихии утрачивают свою власть – «И вьюга пылит им в очи», – но движение вперед продолжается.

К концу поэмы меняется и едва ли не окольцовывает ее мотив движения. Сопоставим три словосочетания: «Идут двенадцать человек»; «Идут без имени святого»; «Вдаль идут державным шагом». Изменилось внутреннее содержание движения? Безусловно. Державность – это исполнение государственной миссии. В этом исполнении они осознают свое предназначение.

Выполнила революция свою задачу – «переделать все»? Да. Такой Блок ее «услышал» в январе 1918 года. А в реальности? В реальности она была более страшной, кровавой и сложной. Блок это скоро поймет: музыка звучать перестанет.

В завершающей 12 главке обильны командные слова и интонации. «Товарищи» вступают в свои права и от слов переходят к «делу». Сюжет поэмы завершаются кровавой строфой:

Трах-тах-тах!

Трах-тах-тах…

И многоточием, говорящем о продолжении кровопролития. Убив Катьку, они осознали свое право безнаказанно убивать других… Вот с этого-то момента и начинается реальная революция.

Последняя строфа, завершающая поэму, многосмысленна. Во-первых, начавшись с отголоска маршевой интонации, она почти мгновенно ее утрачивает, и возникает напевная, молитвенная мелодия, личная мелодия Блока, возвращающая нас к его циклам «Снежная маска», «Фаина». Во-вторых, поэт в образах-символах высказал свое понимание исторического движения человечества: от «позади» к «впереди». Схематично его следует представить так:

П 12 И.Х.

«П» обозначает пса, прошлое во всех его проявлениях; дьявольское начало; двенадцать символизирует человечество, движущееся к Истине, Красоте, Добродетели, которые олицетворяются в христианстве Иисусом Христом. Пес и Христос – рифмуются. Если есть добро, то есть и зло. Но если «Пес» в композиции строфы поставлен рядом с идущими, то от Христа они отдалены громадным расстоянием – в двадцать значимых слов! Дойдут ли они до Него?

Сам Блок и десятки блоковедов много размышляли, да и еще будут размышлять о финале поэмы. Эти размышления достаточно известны, чтобы их здесь пересказывать. «Другого» – нет.

Да, революция безбожна: «И идут без имени Святого…» Но Он здесь, на кровавой Голгофе современности. «Он здесь, потому что Он есть всегда».

Инна Шолпо

Симфонизм «Двенадцати» на уроке в одиннадцатом классе

Призыв Александра Блока «слушать музыку Революции» давно и прочно связан в литературоведении и школьной практике с его поэмой «Двенадцать». Поэтому мы решили попробовать построить уроки по этому произведению в одиннадцатом классе (два часа, желательно – сдвоенные) вокруг обсуждения возможностей его музыкальной интерпретации.

Урок начинается с короткого вступления учителя о времени и обстоятельствах написания поэмы и, одновременно, выявления первоначальных впечатлений учащихся.

Известно, что поэма «Двенадцать» была написана Блоком практически за два дня, хотя задумана она была недели за три до этого. Двадцать девятого января 1918 г., завершив поэму, Блок записывает: «Страшный шум, возрастающий во мне и вокруг…Сегодня я – гений».

Спросим учащихся, согласны ли они с такой оценкой поэтом своего труда. Какое впечатление произвела на них поэма? Попросим одиннадцатиклассников вспомнить, как Блок относился к революции, чего ждал и на что надеялся (материал предшествующих уроков и учебника). Показалась ли им в свете этого поэма «Двенадцать» неожиданной или закономерной? Какие чувства она у них вызвала? Какие вопросы, недоумения возникли? О каком «шуме», с их точки зрения, говорит поэт?

Обратимся затем к «Записке о “Двенадцати”», в которой Блок пытался осмыслить свою поэму в связи с весьма неоднозначными и противоречивыми реакциями современников. В ней поэт пишет: «…в январе 1918 г. я в последний раз отдался стихии не менее слепо, чем в январе 1907 или марте 1914. Оттого я и не отрекаюсь от написанного тогда, что оно было написано в согласии со стихией: например, во время и после окончания "Двенадцати" я несколько дней ощущал физически, слухом, большой шум вокруг — шум слитный (вероятно, шум от крушения старого мира). Поэтому те, кто видит в "Двенадцати" политические стихи, или очень слепы к искусству, или сидят по уши в политической грязи, или одержимы большой злобой, — будь они враги или друзья моей поэмы.

Было бы неправдой, вместе с тем, отрицать всякое отношение “Двенадцати" к политике. Правда заключается в том, что поэма написана в ту исключительную и всегда короткую пору, когда проносящийся революционный циклон производит бурю во всех морях — природы, жизни и искусства; в море человеческой жизни есть и такая небольшая заводь, вроде Маркизовой лужи, которая называется политикой; и в этом стакане воды тоже происходила тогда буря, — легко сказать: говорили об уничтожении дипломатии, о новой юстиции, о прекращении войны, тогда уже четырехлетней! — Моря природы, жизни и искусства разбушевались, брызги встали радугово над нами. Я смотрел на радугу, когда писал "Двенадцать"; оттого в поэме осталась капля политики.

Посмотрим, что сделает с ней время. Может быть, всякая политика так грязна, что одна капля ее замутит и разложит все остальное, может быть, она не убьет смысла поэмы; может быть, наконец — кто знает! — она окажется бродилом, благодаря которому "Двенадцать" прочтут когда-нибудь в не наши времена. Сам я теперь могу говорить об этом только с иронией; но — не будем сейчас брать на себя решительного суда».

Попытаемся вместе с учениками вникнуть в эти слова поэта и понять их значение.

Из чего же, по мнению автора, родилась его поэма? Почему в этой записке опять возникает слово «шум»? Что означает противопоставление Блоком «шума» и «политики»? Какой смысл имеет здесь образ радуги? И что же сделало с поэмой время: чем она является для нас, отделенных от времени ее создания девятью десятилетиями?

После этого побеседуем с учащимися о структуре поэмы и основных ориентирах в ее художественном мире, опираясь на следующие вопросы:

Каков хронотоп поэмы? Как в ней совмещено конкретно-историческое и космическое, всеобщее? Какие образы являются центральными, сквозными в поэме? Каковы взаимоотношения людей со стихией? Почему в начале поэмы двенадцать красноармейцев словно усмиряют стихию, а в конце оказываются беспомощными перед ней? Почему центральную часть поэмы о революции занимает история Ваньки и Катьки? Почему в поэме двенадцать глав, двенадцать красногвардейцев?¹ Какова ее цифровая символика?

Эти вопросы помогут нам обозреть всё здание поэмы и увидеть взаимосвязи между ней и сквозными для творчества Блока мотивами стихии, пути, Прекрасной Дамы и России, которые мы вычленили при анализе его лирики.

Дальнейший разговор о «Двенадцати» будет построен как создание своеобразной музыкальной интерпретации поэмы.

Прочтем учащимся фрагмент статьи Блока «Интеллигенция и революция»:

«К чему загораживать душевностью пути к духовности? Прекрасное и без того трудно. А дух есть музыка. Демон некогда повелел Сократу слушаться духа музыки. Всем телом, всем сердцем, всем сознанием – слушайте Революцию». Попробуем разобраться в том, какую же музыку услышал поэт в жизни и как воплотил ее в поэме «Двенадцать».

Основные вопросы, на которые мы будем опираться, следующие:

Почему поэма написана свободным стихом, не имеющим единого ритма? Какие ритмы услышали вы в поэме? Какие музыкальные жанры в ней представлены? Как форма каждого фрагмента связана с его содержанием?

Какие стилевые потоки использует Блок в поэме «Двенадцать»? С какой целью поэт это делает? Как эти потоки связаны с сюжетом и композицией поэмы?

Чем скреплено, объединено это внешне хаотическое нагромождение разных ритмических и стилистических фрагментов? Что является в поэме организующей силой?

Стоит отметить, что поэма, особенно при таком к ней подходе, оказывается для многих одиннадцатиклассников интереснее Блоковской лирики: она звучит для них более понятно и современно. Учащиеся слышат в ней ритмы и стилистику частушки, городского романса, марша, народной и блатной песни, но кто-то находит также элементы рэпа и тяжелого рока.

Учащиеся говорят, что такая разноголосица является порождением и выражением шума времени, шума стихии. Но все эти разнородные элементы, однако, связаны между собой четкой композиционной схемой и организующим ритмом марша². Броуновское движение человеческих жизней оказывается в сумме частью некоего поступательного движения истории.

Предложим теперь учащимся описать словами воображаемое музыкальнее произведение на основе поэмы Блока и параллельно попытаться решить проблемный вопрос: «Что же такое поэма “Двенадцать” – пасквиль на Революцию или же гимн?».

Какая форма, по-вашему, более всего подошла бы для музыкальной интерпретации поэмы: симфония, соната, оратория, симфоническая поэма или что-то еще? Какие музыкальные инструменты вы бы использовали? С какими образами поэмы был бы связан тот или иной инструмент? Какие музыкальные темы вы бы выделили? Каково было бы взаимоотношение этих тем? Как бы они менялись на протяжении произведения? Где был бы кульминационный момент музыкального произведения? Какими средствами вы создали бы максимальное напряжение в этот момент?

Каким представляется вам финал музыкального произведения?

В процессе ответов на эти вопросы происходит скрытый анализ произведения, более тонкий, чем попытки логического осмысления этого, даже для самого автора не поддающегося однозначной расшифровке, полотна.

Говоря о завершающей части нашей музыкальной интерпретации, мы рано или поздно затрагиваем образ Христа – наиболее дискуссионный в поэме. Это дает нам возможность перейти к следующему обобщающему заданию – сравнению различных высказываний о финале поэмы. Учащиеся получают распечатку со следующими цитатами.

Н. Гумилев: «Конец “Двенадцати” искусственно приклеенный, внезапное появление Христа есть чисто литературный эффект».

В. Орлов: «Образ Христа — олицетворение новой всемирной и всечеловеческой религии, новой морали — служил для Блока символом всеобщего обновления жизни».

И. Крук: «Исус Христос и крест трактуются Блоком, вопреки церковной традиции, как символы не смирения, а мятежа, бурного вмешательства в жизнь. … Поэма была написана … ради до предела сконденсированной идеи борения добра и зла».

Г. Яковлев: «Вероятнее всего, Иисус выступает здесь как Спаситель грешных душ заблудших в политическом мраке людей. Он надеется на раскаяние тех, которые “не ведаюn, что творят”. Остановить дикий разгул, образумить и вернуть душегубов в лоно Божие — это истинное дело Христа, а не возглавить и благословить их на дальнейшие злодеяния. Вот что, по-моему, означает явление Христа в конце поэмы».

М. Пришвин: «Наконец, я понял теперь, почему в “12-ти” впереди идет Христос, это он, только Блок, имел право так сказать: это он сам, Блок, принимал на себя весь грех дела и тем, сливаясь с Христом, мог послать Его вперед убийц: это есть Голгофа — стать впереди и принять их грех на себя».

Спросим: «Какое из приведенных высказываний вам ближе, почему? Есть ли у вас собственное понимание этого вопроса, не совпадающее с предложенными? Почему стали возможны столь противоречивые мнения?»

Этот разговор позволяет сделать обобщающие выводы о смысле, идейном и художественном своеобразии поэмы, о невозможности свести ее к однозначной простой формуле.

В качестве синтезирующего задания для завершения урока можно обратиться к иллюстрациям к «Двенадцати» работы художника Ю. Анненкова. Сам Блок назвал их параллельным графическим текстом, рисованным близнецом.

Спросим: «Какое отношение вызывают эти иллюстрации у вас? В чем их своеобразие? Какими средствами художник передает музыку блоковской поэмы? К какой главе вы могли бы отнесли каждую из иллюстраций? Почему? Какую из них вы вынесли бы на обложку?»

Это позволяет нам вплотную подойти к домашнему заданию – словесному рисованию обложки к произведению. (Вариант: описание словами симфонической поэмы «Двенадцать»).

1 Интересно здесь отметить то, что революционные патрули действительно обычно состояли из двенадцати человек – Блоковский символ вырастает из жизни. Как истинный поэт-символист, Блок умеет находить и читать символическое в окружающей действительности.

Штудии

Юлий Анатольевич Халфин,

учитель литературы ГОУ СОШ № 179

Ещё раз о финале «Двенадцати»

Загадка финала последней поэмы Александра Блока не отпускает читателей и исследователей. О ней написано много, но всякий раз написанное рождает новые и новые вопросы. Один из старейших авторов «Литературы», Юлий Халфин, своими размышлениями о финале «Двенадцати» призывает к продолжению диалога и с текстом поэмы, и с её трактовками.

Поэзия чутко реагирует на интонацию исполнителя. Как-то я слушал «Двенадцать» в исполнении Юрского. Читая последнюю строку, актёр поглядел вдаль, потом прижал ладонь к щеке – словно увидел нечто ужасное. Слова «Иисус Христос» он прочитал как междометие: это была его реакция на события, которые так страшно надвинулись на Россию. Так человек восклицает в отчаянии: «Господи!»

Маяковский любил трактовать неведомо откуда явившегося Христа как две реакции поэта на революцию. Вот озябший Блок, в солдатской шинели, греет руки у костра, в ночном городе, где большевики захватили власть.

Блок посмотрел –

костры горят –

«Очень хорошо».

Но рядом с этой картинкой идёт другая:

Кругом

тонула

Россия Блока…

Незнакомки,

дымки севера

Шли на дно,

как идут

обломки

и жестянки консервов.

Резко меняется облик поэта, прощающегося со своими образами. Его лицо «мрачнее, чем смерть на свадьбе»:

«Пишут…

из деревни…

сожгли…

у меня

библиотеку в усадьбе».

Тень поэта и сам Блок «оба ждут по воде шагающего Христа». Но Христос Блоку не явится. Явятся живые люди с пулемётами и тачанками.

По уверению Маяковского, поэма «Двенадцать» равно отразила две несовместимые идеи. Поэмой «зачитывались белые», забыв его «хорошо». Поэмой «зачитывались красные», забыв проклятие тому, что жгут библиотеки. Одни читали поэму как сатиру на революцию. Другие видели в ней прославление революционного движения.

Как это произошло? В каких строках Блок славословил буйный мятеж двенадцати новых апостолов? Какую веру и правду несли его герои людям? Попробуем прочитать поэму заново в поисках ответов на эти вопросы.

Образы поэмы стали приходить к Блоку задолго до её написания. Вот поэт видит «старый сон». Проститутка и развратник переходят его порог. Воет ветер. Черна вода. «В ней забвенье навсегда». В напевах Музы – «роковая о гибели весть» и «проклятье заветов священных». А вот «дикий ветер // Стёкла гнёт, // Ставни с петель // Буйно рвёт». За окном черно и пусто. Как не отдать милую – чужому? Как не бросить всё на свете, если в гости ходит «только дикий чёрный ветер»?

Эти же темы буйного ветра, холода, зависти и душевной пустоты встанут в центр его поэмы. Чёрное небо, чёрная злоба… Серебряный век резко усилил роль цвета в поэзии. Какие светлые картинки могут «опрокинуть» эту увертюру? Почему только чёрный цвет определяет образ рокового патруля? Почему и небо чёрное, и злоба чёрная? Зависть, уныние, безверие – Блок в героях видит только те черты, которые люди веры традиционно считают грехом, неверием в Бога, отрицанием смысла жизни. Злоба не может быть «святой».

Шагают лихие ребятки патруля. Это о них – «вперёд, рабочий народ». О них – «революционный держите шаг». Это они – без креста. У их винтовок чёрные ремни. И ребятам с примятым картузом «на спину б надо бубновый туз!». Они каторжники. Это их время настало. «Буйну голову сложить» каторжники собираются ради чудной идеи:

Мы на горе всем буржуям

Мировой пожар раздуем,

Мировой пожар в крови –

Господи, благослови!

Лежит их Катька, «падаль», на снегу. Время настало весёлое: нет городового. Но «горе горькое, скука скучная» гложет сердце. Лейтмотив седьмой песни – скука. Странное чувство владеет победившими буржуев каторжниками. Скучно, но «позабавиться не грех».

Идут они «без имени святого». И если привиделось Блоку, что впереди с кровавым флагом движется Христос, то это привычное обольщение. Сатане дано являть себя в разном виде. Христу нечего тут делать со своими венчиками из роз. С кровавым флагом ведёт новых апостолов тот, кто знает, откуда святая злоба, откуда вьюга, сметающая людей, как хлам.

Наступят лихие времена расстрелов. Наступят страшные судьбы для тех, кто предал себя лютой злобе. И уж винтовочки, пистолетики славно погуляют по нашей земле. До сих пор не ведаем, сколько миллионов людей мы сгубили ради сладостного обольщения ложью, злобой, ненавистью к людям. Желающим искать Христа надо глядеть в другие книги.

Блок написал блистательную, совершенно однозначную картину 1918 года. У нас нет лучшей поэмы о революции. Будем благодарны поэту за то чувство правды, которое вело его рукой. Простим ему странную картинку его финала. Это или иллюзия, или один из снов, тяготевших над поэтом всегда. Блок немало писал стихов, где путал лик своей любимой девы с ликами цыганских красавиц и роковыми провалами в бездну.

Он был поэт – «дитя добра и света». Он не мог принять то страшное, что увидел на улицах Петрограда. Изобразить сумел – но не принять.

3

Портрет А.Блока работы Ю.Анненкова

«Многоуважаемый Юрий Павлович… Рисунков к «Двенадцати» я страшно боялся и даже говорить с Вами боялся. Сейчас, насмотревшись на них, хочу сказать Вам, что разные углы, части, художественные мысли — мне невыразимо близки и дороги, а общее — более, чем приемлемо, — т.е. просто я ничего подобного не ждал, почти Вас не зная…»

Из письма А.Блока Ю.Анненкову