Письмо к сыну (из неотправленного письма Л. Н. Толстого к М. Л. Толстому)

4

ПИСЬМО К СЫНУ

(ИЗ НЕОТПРАВЛЕННОГО ПИСЬМА Л. Н. ТОЛСТОГО К М. Л. ТОЛСТОМУ)

Пишу тебе, Миша, а не на сло­вах говорю то, что хочу пере­дать тебе, потому что между нами, мною и тобой, в нашем личном общении установилась как бы ка­кая-то непроницаемая преграда – стена, через которую нам нет никакой воз­можности общения. И оттого, что эта сте­на существует, мы всё дальше и дальше расходимся между собой, так что мы ста­ли так далеки, что нам уж трудно пони­мать друг друга. Вот, чтобы сломать эту стену и передать тебе то очень важное, что я имею передать тебе и без чего тебе бу­дет становиться всё труднее и труднее жить, я и пишу тебе это письмо. Пожа­луйста, внимательно прочти его и поду­май об его содержании. Стоит того это сделать уж только потому, что я с трудом удерживаемыми слезами и умилением в сердце пишу его, стараясь высказать всё то, что я мучительно перечувствовал и пе­редумал многими бессонными ночами это последнее время. То, что я пишу здесь, от­носится и к Андрюше, и ко всем молодым людям, находящимся в твоём положе­нии... Не обращаюсь же я к Андрюше (А.Л.Толстой - сын Л. Н.), потому что он уж слишком далеко ушёл по тому губи­тельному пути, по которому идёшь и ты, и я менее надеюсь на то, чтобы он вполне понял меня и мои слова так же, как я их понимаю, и вник в их значение. Мы с вами похожи на двух людей, которые идут в разные стороны, встретились и разо­шлись, и чем дальше идут, тем больше расходятся, так что приходит время, ког­да они уже не могут или с трудом могут слышать друг друга. Ты ещё, я надеюсь, на таком расстоянии от меня, что можешь ещё услыхать мой голос, но Андрюша уже так далёк, что меньше вероятия, чтобы он меня услышал. Но чем он дальше, тем ему нужнее услыхать, и потому кричу, сколь­ко сил есть, кричу и ему, и не отчаиваюсь, чтобы он услыхал меня и вернулся или хоть бы остановился. Я сейчас написал и ему, но написал относящееся более к тому тяжёлому положению, в котором он на­ходится. Тебе же пишу, надеясь предупре­дить это положение.

Все молодые люди твоего возраста, жи­вущие в тех условиях, в которых ты живёшь, все находятся в очень опасном по­ложении. Опасность эта состоит в том, что в том возрасте, когда складываются привычки, которые останутся навсегда, как складки на бумаге, вы живёте без вся­кой, без всякой нравственной, религиоз­ной узды... Такое положение вам кажется совершенно естественным и не может ка­заться иным, и вы никак не виноваты, что оно кажется вам таковым, потому что в нём выросли, и в таком положении нахо­дятся ваши товарищи, но положение это совершенно исключительно и ужасно опасно. Ужасно опасно оно потому, что если поставить всю цель жизни, как она у вас, у молодых людей, когда желания эти внове и особенно сильны, то непремен­но, по очень известному и несомненному закону, выйдет то, что для того, чтобы получать то удовольствие, которое привык получать от удовлетворения страсти: слад­кой еды, катанья, игры, нарядов, музыки, надо будет всё прибавлять и прибавлять предметы страсти, потому что страсть раз уже удовлетворенная, в другой и третий раз не доставляет уже того наслаждения, и надо удовлетворять новые – более силь­ные. (Существует даже закон, по которо­му известно, что наслаждение уве­личивается в арифметической прогрес­сии, тогда как средства для произведения этого наслаждения должны быть увеличе­ны в квадратах.)

Так это всегда и идёт: сначала ягоды, пряники, простые игрушки, потом кон­феты, водицы, велосипеды, лошади, по­том колбаса, сыр, вино, женщины. И так [как] из всех страстей самая сильная по­ловая, то всегда очень скоро доходит до этого, всегда одного и того же. И тут ког­да эти наслаждения уже нельзя заменить чем-нибудь новым, более сильным, то на­чинается искусственное увеличение это­го самого наслаждения посредством одурманения себя – вином, табаком, чувст­венной музыкой.

Это путь такой обычный, что по нему, за редкими исключениями, идут все моло­дые люди, и богатые и бедные, и если во­время не останавливаются, то отправляют­ся к настоящей жизни более или менее ис­калеченные или погибают совершенно, как погибли на моих глазах сотни моло­дых людей и как погибает на моих глазах Андрюша. Это – опасность, предстоявшая и предстоящая теперь всем молодым лю­дям, и богатым и бедным, но ясно, что эта опасность больше для людей богатых, к которым вы принадлежите, потому что они скорее могут удовлетворять свои желания и потому скорее наскучить первыми и дой­ти скорее до конца: женщин и одурманения вином и чувственной музыкой, но опасность эта особенно велика именно в наше время, когда старые правила жизни, старые идеалы жизни разрушены для большинства вашего брата.

...Ведь то, что мы называем идеалами, есть не что иное, как указание цели и смысла жизни...

…Смысл этот в том, что жизнь наша не имеет цели в самой себе, цели, которая могла бы удовлетворить нас; цель её вне нас и недоступна нам, и потому смысл жизни нашей в том, чтобы исполнить то, для чего она предназначена.

Для того же, чтобы узнать, для чего она предназначена, нам дан разум, свойство, соединяющее нас всех, свойство, дающее возможность воспринимать всё то, что от­крыто разумом тысячи лет тому назад дав­но не существующим [людям], и переда­вать то, что разум откроет нам, людям, которые будут жить тысячи и миллионы лет после нас. Следование тому, что от­крыто разумом, и составляет смысл жиз­ни. И, следовательно, это составляет высшее благо, доступное человеку.

И такое следование тому, что открыто разумом, не только неопределённо и необязательно, как это может показаться для тех, которые никогда не думали о значе­нии разума, а, напротив, очень опре­делённо и тотчас налагает на нас очень ясные и простые обязанности. Требования разума не суть требования твоего лично­го разума, обдумывающего явления мира, а суть требования всего человеческого ра­зума, выраженного для нас в словах, пра­вилах, учении, которое нам передаётся. Это не значит то, что мы должны прини­мать всё то, что нам передаётся от древ­них, но то, что мы должны проверять сво­им разумом всё, что передаётся нам, и то, что совпадает с нашим разумом, прини­мать и, приняв эти требования разума, ру­ководствоваться ими в жизни.

...Мне передают правила о том, что не надо делать другому того, что я не хочу, чтобы мне делали, или то, что все люди братья, что, так как человек [не] может дать жизни, то он не должен отнимать её, или что человек должен постоянно стре­миться к совершенствованию и если со­грешил, то не отчаиваться, а опять снача­ла исправляться и стараться не согрешить опять, или что для блага людей нужно, чтобы они любили друг друга и прощали бы друг другу, или что нужно жалеть стра­дающих и помогать им, или что для блага всех людей нужно, чтобы каждый мужчина любил, как жену, одну женщину и жен­щина одного мужчину, или что для блага и всех людей вместе и каждого отдельно нужно, чтобы каждый работал, а не поглощал труды других людей, или что для того, чтобы всем было хорошо, надо, что­бы каждый человек поступал так, что если бы всякий поступал так же, как и он, то счастье всех людей не уменьшалось бы, а увеличивалось, и т. п. требования древне­го разума, будь они произведение китай­ской, индийской, древней или новой, не­мецкой или французской мудрости, я принимаю и ставлю их в руководство сво­ей жизни, так как эти требования согласны с моим разумом. Такая проверка сво­им разумом требований древнего разума и принятие тех, которые согласны с моим разумом, и составляет то, что значит сле­довать требованиям разума.

С тех пор, как стоит мир, люди всё бо­лее и более накопляли эти указания разу­ма, и теперь у нас есть эти очень опреде­лённые указания, следование которым из­бавляет нас от страданий и даёт нам ис­тинное благо.

Главный и основной соблазн состоит в том, чтобы верить, что счастье состоит в удовлетворении желаний своей личности.

...Соблазн этот, если только человек даст ход своему разуму, ясно виден ему, так что, кроме того, что удовлетворение всякой страсти совершается в ущерб дру­гим людям и потому с борьбой, всякое удовлетворение страсти влечёт за собой потребность новой страсти, труднее удов­летворяемой, и так до конца, и потому для того, чтобы разум не открывал тщеты это­го соблазна, к этому соблазну присоеди­няется другой, самый ужасный, состоя­щий в том, чтобы ослаблять свой разум, одурманивать его: табак, вино, музыка.

На этих двух главных соблазнах дер­жатся все мелкие соблазны, которые улав­ливают людей и, лишая их истинного бла­га, мучают их.

Человеку дана радость пищи – вкуса, развивающегося от труда и воздержания. Корка чёрного хлеба съедается с большим наслаждением, если голоден, чем анана­сы и трюфели, и человек устраивает себе жизнь так, что почти никогда не голоден, и пряной, жирной, искусственной пищей портит себе вкус и часто совсем лишается всякого удовольствия от еды и только страдает от пищеварения в больном же­лудке.

Человеку дано удовольствие упражне­ния своих мускулов в работе и радости отдыха, и он заставляет делать всё за себя других, лишается этих радостей и теряет способность и уменье работать.

Человеку дано счастье общения с людь­ми, дружбы, братства, и он вместо того, чтобы пользоваться им, выделяет себя из всех своей гордостью и ограничивает своё сближение с людьми маленьким кружком большей частью худших, таких же, как он, людей. Человеку дано огромное счастье семейной любви, и он растрачивает это счастье распутством.

Человеку дана высшая радость созна­ния себя разумным существом, и он, от­ступая от деятельности, приписываемой ему разумом, заглушает этот разум таба­ком, вином, суетой и опускается на сте­пень неразумного животного.

Ты хочешь радостей вкуса и придумы­ваешь, что еще вкуснее и вкуснее поесть, и вкус твой все притупляется, и ты лиша­ешься очень скоро самых лучших из этих удовольствий.

Ты хочешь удовольствия спокойствия, отдыха и перестаёшь трудиться – и физи­чески и умственно, и теряешь способность и уменье работать, и оттого и не знаешь истинной радости отдыха после труда.

Ты хочешь отличаться от других, воз­выситься чем-нибудь, чтобы привлечь к себе внимание других, и ты, вместо вни­мания, вызываешь к себе зависть и лиша­ешься братской любви, в которую ты мог бы вступить с ними.

Ты хочешь радостей половой любви и губишь в себе возможность этой любви тогда, когда наступает её время.

Ты хочешь скрыть от себя несогласие твоего разума с твоей жизнью для того, чтобы не нарушилось твое наслаждение благами жизни, но, заглушая разум, ты разрушаешь его и разрушаешь этим все свои человеческие радости.

Человек есть соединение двух начал: животного, телесного, и разумного, духовного. Движение жизни совершается в жи­вотном существе, оно движет жизнь и свою и продолжает эту жизнь в дальней­ших поколениях; разумное, духовное су­щество направляет это движение. Если нет разума в существовании, то жизнь идёт в нас по предназначенному ему на­правлению, как в животном, в растении; но как скоро в животном появился разум, разум этот должен руководить жизнью, проявляя, образовывая какую-то другую жизнь, высшую, духовную...

Само собой разумеется, что заблужде­ния некоторых людей не могут нарушить течения жизни и что даже эти заблужде­ния нужны и приносят свои плоды в общей экономии жизни; но заблуждения эти погибельны для тех людей, которые отда­ются им. Такие люди как непрорастаю­щие семена, которые приносят деревья.

Для разумного существа, связанного с животной жизнью, есть только два пути: путь следования разуму, подчинения ему своей животной природы, путь радост­ный, дающий сознание жизни вечной и радости этой жизни, и путь подчинения разума животной природе, употребление его на достижение животных целей, путь гибельный, лишающий человека сознания вечной жизни и даже тех радостей, кото­рые свойственны животному.

Всё это я написал тебе затем, чтобы ты остановился и подумал и перестал бы думать, что если ты не видишь никакого смысла в жизни, кроме удовлетворения желаний, то это не оттого, что это так, а оттого, что ты в заблуждении, и что под­ле тебя, рядом с тобой, есть указание на то заблуждение, в котором ты живёшь и в которое уходишь, и что тебе стоит только опомниться, чтобы увидать это.

Писал потому, главное, что мне ужас­но, ужасно больно видеть, как ты и мно­гие с тобой вместе гибнут, так страшно гибнут задаром, тогда как спасение так близко и так легко.

Л. Т.

1895. 19 октября. Ясная Поляна.

ЛИТЕРАТУРА

Толстой Л. Письмо к сыну // Воспитание школьников. 2001. № 5. С. 44-47.