«Место на мельнице»– родовая усадьба поколения Боратынских в поселке Дачное

Филиал образовательного учреждения «Высокогорская средне общеобразовательная школа №1 Высокогорского муниципального района РТ » – «Учхозская средняя общеобразовательная школа Высокогорского муниципального района РТ»

Вторая Республиканская научно-практическая конференция юных краеведов «Краеведческий калейдоскоп-2018».

Почётные граждане до 1917 года

«Место на мельнице»– родовая усадьба поколения Боратынских

в поселке Дачное

Работу выполнили ученицы 10-11 классов: Минзянова Д.

Симонов Д.

.

Руководитель:

учитель истории – Качалов В.И.

2018г.

Девиз нашей краеведческой работы:

«Прошлое – в настоящем, через настоящее – в будущее!»

Мой девиз:

«Не угашайте духа»

Две жизни есть во мне: одна – жизнь впечатлений,

Жизнь сердца и ума и их хитросплетений,

В ней много суеты, волнений и тревоги,

Так перепутаны и сбиты все дороги.

В ней и любовь царит, иллюзией пленяя,

Любовь болезненно-тревожная – земная.

В ней света и теней так бесконечно много,

Кумиров много в ней, лишь места нет для Бога.

Другая – духа жизнь. С улыбкой состраданья

Глядит она на все: на радость и страданья.

Великий в ней покой и званье правды вечной,

В ней связь с вселенной и жизнь бесконечной.

Ксения Боратынская

Поселок Дачное по своему географическому положению находится в 20 км к северо-востоку от г. Казани на правом берегу реки Казанка и в 6 км от районного центра и железнодорожной станции Высокая Гора.

История посёлка связана с историей рода Боратынских, потомков Е. А. Боратынского (1800 – 1844 гг), одного из наиболее значительных поэтов XIX века, художника-философа, романтика, проницательного лирика и самобытного мыслителя, друга и соратника А. С. Пушкина.

Непосредственное отношение к нашему поселку имеет младший сын поэта Николай Евгеньевич Боратынский и его семья.

Мы очень мало знаем об этих людях, живших в конце XIX – начале XX вв. на территории нашего будущего поселка. Информации немного, и она весьма противоречива. Восстановить подробности некоторых исторических событий из жизни Боратынских, касающихся нашего поселка, мне помогла книга внучки поэта - Ксении Николаевны Боратынской «Мои воспоминания». В своей книге Ксения Николаевна повествует о жизни необыкновенной семьи Боратынских, где царили любовь, глубокое взаимопонимание, уважение к человеческому достоинству, милосердие и забота о ближнем. Эта семья была из центров культурной и общественной жизни Казани конца XIX – начала XX вв.

Судьба их драматична. Много лишений и трудностей пришлось им перенести, но при этом они смогли сохранить в себе самые лучшие человеческие качества и чувство собственного достоинства.

Я хочу подробнее остановиться на биографии членов семьи Боратынских, чтобы лучше узнать их.

Николай Евгеньевич Боратынский (1835 – 1898) окончил Николаевское кавалерийское училище гвардейских прапорщиков (1854 г). Состоял батальонным адъютантом в Павловском полку; во время Крымской кампании был командиром в Финляндии, где служил до заключения мира. По выходу в отставку прожил 4 года с матерью и сестрами за границей (Швейцария, Италия) до кончины матери в 1861 году. Возвратившись в Россию, занялся переустройством хозяйства своих имений в Казанской губернии. В 1864 году женился на О. А. Казембек. В октябре 1865 года был избран гласным Казанского уездного собрания, в декабре – уездным предводителем дворянства и при этом председателем попечительского совета Мариинского училища (с 1869 года Мариинская гимназия), добившись его процветания. Занимался устройством школ. В 1868 году был избран членом уездной управы и затем почетным мировым судьей. Как предводитель Казанского уезда принимал участие в земском собрании в качестве председателя собрания. В 1972 году отказался от должности предводителя дворянства. Казанским уездным дворянством была учреждена стипендия его имени на один полный курс Мариинской гимназии. Издавал сочинения отца. Сам был талантливым поэтом.

В статье о Н. Е. Боратынском в журнале «Русский Архив», напечатанной в 1905 году (через семь лет после его смерти), он назван одним «из выдающихся общественных деятелей Казанской губернии».

В некрологе, напечатанном в «Казанском телеграфе» 23 апреля 1898 года, было сказано: «Николай Евгеньевич по имени только был председателем попечительного совета, он был отцом гимназии. Он входил в мельчайшие подробности этого заведения, изыскивал всевозможные средства, чтобы не дать умереть этому дорогому для него детищу. Изыскивать материальные средства, выпрашивая их, хотя бы для самого благородного дела, слишком тяжело. Кто берется за это, тот приносит большую жертву. Николай Евгеньевич выдержал эту пытку, преодолел все, и добился своего. Заслуга Николая Евгеньевича перед обществом как председателя попечительского совета – громадна».

В 32-м номере «Гражданина» за 1898 год автор писал, что он высоко ценил в Н. Е. Боратынском «носителя всех лучших старинных преданий дворянства во всей их чистоте, и такой же чистый культ служения его идее». В статье подчеркивалось: «Этой идее он посвятил всю свою жизнь, не признавая иного места службы, как деревню – и служил двояко: примером собственной жизни, посвященной блюдению всех заветов дворянской любви к Богу, к Царю и к народу, и затем всецелым отданием себя на помощь ближнему. Оттого имя Н. Е. Боратынского стало в его Казанской губернии известно не только между дворянством, но и во всех сословиях, как синоним главнейших доблестей дворянства, чести, правды и добра, и имя стало славным и благословенным».

Жена Николая Евгеньевича – Ольга Александровна Боратынская (Казембек) – дочь ученого востоковеда Александра Касимовича Казембека, профессора Казанского, а затем Санкт – Петербургского университета.

В 1886 году О. А. Боратынская организовала для крестьянок окрестных деревень кустарный промысел – шитье по дерганому полотну. Она покупала ткани, подбирала узоры, раздавала, а затем принимала работу. Благодаря обширным светским связям Боратынских, эти изделия раскупались в Казани, их посылали даже на выставки в Чикаго, Париж, Нижний Новгород, где они были отмечены медалями и похвальными отзывами. В июле 1909 года газета «Казанский телеграф» сообщала, что на казанской выставке их сотрудник обратил особое внимание на витрину с изделиями этого промысла, «блестяще свидетельствующую о том, какую огромную пользу могут принести местному населению интеллигентные люди, живущие в местах, пользующиеся расположением и доверием крестьян и принимающие близко к сердцу их интересы». Он писал, что работы крестьянок «оригинальны, изящны и сравнительно дешевы», и что «при просвещенном содействии добрых и бескорыстных людей, не только крестьянин, но и русская, мало развитая крестьянка может превратиться в хорошую мастерицу, способную удовлетворить не только неприхотливым вкусам неприхотливого народа, но и запросам обеспеченного класса. Пример, достойный подражания!»

В семье Н. Е. и О. А. Боратынских выросло четверо детей: Ольга, Александр, Екатерина и Ксения.

Ольга Николаевна Боратынская (1864 – 1939) в 1920-х гг. эмигрировала со своей семьей, умерла в Америке.

Александр Николаевич Боратынский (1867 – 1918) – один из безвестных праведников ХХ века. Получивший образование в Училище правоведения, был многолетним предводителем дворянства Казанского и Царевококшайского уездов, депутатом Государственной думы 3-го созыва, участником Всероссийского съезда земских деятелей в 1904 году. Ему в высшей степени было свойственно присущее всем Боратынским качество – привлекать к себе сердца людей. Он помогал всем. Старые люди дожидались появления Александра Николаевича или в перерыве между его заседаниями, или вечером после напряженного дня. За душевной, а нередко и за материальной поддержкой к нему обращалась молодежь со взглядами всего политического спектра: от правых до левых.

Целое поколение земских деятелей в Казани поднялось при его участии. Любимым детищем А. Н. Боратынского была Учительская семинария. В 1908 году, уезжая в Петербург для думской работы, он обратился к своим воспитанникам с прощальной речью. Он говорил им: «В вопросах личной жизни, которая поставит вам много трудностей, подчеркните себе одну основную человеческую слабость: человек склонен себя оправдывать и обвинять другого. Это происходит от того, что люди не умеют любить: не научились ставить себя на место другого, не научились жертвовать своими личными интересами». Он призывал: «Научитесь любить». Он утверждал: «от солнца и Евангелия можно отвернуться, но нельзя погасить во Вселенной их вечный день».

В молодые годы Александр Николаевич потерял горячо любимую жену Надежду Дмитриевну, умную, красивую, талантливую. Он пережил глубочайшее страдание, которое не перешло в отчаяние, и смог возродиться к обновленной жизни.

Его расстреляли на окраине родного города 19 сентября (н. ст.) 1918 года, вскоре после того, как войска Пятой армии Восточного фронта заняли Казань. Согласно установке Лациса, председателя ЧК и Военного трибунала этой армии, в первую очередь подлежали уничтожению высшие должностные лица. Он и послал на расстрел А. Н. Боратынского. Когда наутро одна из женщин, друживших с семьей Боратынских, пришла к Лацису просить тело для погребения, он сказал: «Да, о нем имеются хорошие сведения, тело можно выдать».

Ксения Николаевна Боратынская (1878 – 1958) в 1902 году организовала в Шушарах на Мельнице школу для крестьянских детей по типу яснополянской школы Л. Н. Толстого, которая просуществовала до 1907 года.

В 1868 году Николай Евгеньевич покупает у двоюродного брата жены, офицера гусарского полка Владимира Дебособра, имение Шушары в семи верстах от Каймар за семнадцать тысяч рублей. Он построил новый дом, с двумя башенками и остроконечным шпицем на одной из них, сад по склону горы над прудом, завел оранжереи, цветники и устроил великолепную аллею в четыреста шагов, спускающуюся от усадьбы прямо к Казанке. С 1871 года в мае вся семья с домочадцами и прислугой на все лето уезжали в Шушары, где всегда кто-нибудь гостил: Иславины, Геркены, Хитрово, Молоствовы, Троицкие, Масловы. Приезжал сюда и Гарин – Михайловский, известный русский писатель.

А недалеко от Шушар была мельница, которую Боратынские купили у купца И. П. Оконишникова и превратили ее в высокодоходное производство. Ксения Николаевна писала в своей книге «Мои воспоминания»:

«В двух верстах от нашей усадьбы, при деревне Шушарах, была расположена в очень красивой местности мельница. Это был хозяйственный центр нашего именья. Большой омут, мост, плотина, вечно шумящая вода, мельничные амбары, где стучали жернова, и ходили все обсыпанные мукой «засыпки». Все это являлось характерной чертой помещичьего хозяйства. Но у нас, кроме того, на берегу Казанки были построены дачи, которые на лето сдавались и служили статьей дохода. За мельницей стеной стоял строевой сосновый бор, а на западе расстилались луга, поля, и синели далекие холмы. Дорога от Шушар до мельницы шла сначала полем, затем горбатый мостик седлал крошечную речушку, пересыхавшую по летам, и дорога вбегала в смешанный лесок. Светлая зелень берез выделялась на темном фоне еловых веток, а осенью краснеющие осины и клены дополняли пестроту красок.

В то лето наши дачи снял Казанский институт благородных девиц, так как в здании института все лето шел капитальный ремонт и надо было вывезти на свежий воздух «голубой класс», который на лето не отпускался, и тех институток, которым ехать было некуда.

К нам же съехалась родственная молодежь, а потому между Шушарами и мельницей образовалась веселая связь, выражавшаяся в спектаклях, прогулках и пикниках».

Вот этот «хозяйственный центр» или на «Мельнице», или «на даче», как называли его сами Боратынские, и есть наш будущий поселок. Описания природы, дороги, речушка с горбатым мостиком (сейчас мы называем ее Каймаркой) – все это относится к нашему поселку, наверное и название «Дачное» не случайно, хотя и было дано оно гораздо позднее.

Вот описание дороги из Казани до Мельницы, а потом до Шушар:

«Мощной рысью шли по гладкому шоссе наши рысаки и быстро докатили нас до Киндерей – деревни, стоящей приблизительно на полдороге до Шушар, и свернули на проселочную дорогу, вьющуюся среди жнивья, пробегающую по опушке старого бора и рассекающую темный бор, отодвигая на две стороны старые стройные сосны, алеющие под лучами заходящего солнца, которое красным шаром среди безоблачного неба спускалось к горизонту. Было равноденствие и, следовательно, около шести часов. Розоватый отблеск лежал на восточной стороне неба, кое-где искрились оранжевым блеском извилины Казанки. Как бы ни болела у меня голова, но я не могла не реагировать на красоту освещения. Оно меня захватывало, растворяло в небе, и головная боль была чем-то мешающим, лишним, которое хочется сбросить, чтоб всецело окунуться в созерцанье… Въехали в гущу леса. Проехали мельницу, простучали копыта лошадей по мосту, на котором было написано: «езда шагом», обогнули дачи и покатили по шушарскому лесочку, где каждая кочка, каждый кустик был знаком».

И в настоящее время мы ездим по этой дороге, извилистой, не совсем удобной для быстрой езды, и из окна автомобиля редко замечаем красоту природы, которую так любили Боратынские.

Вот как описывает Ксения Николаевна шушарское «бабье лето»:

«За окном стоят золотые березы на фоне голубого неба. Ядреный осенний день! Краски так ярки, так гармоничны! Вдали – «в багрец и золото одетые леса». В саду на помятых клумбах – пышные яркие астры; среди желтой листвы деревьев – красные грозди рябины, а по воздуху носятся тонкие, колеблемые ветром, нити паутин. Только поражает тишина. Нет звуков, нет птичьего гомона. Многие птицы улетели.

Вечер несет еще много радостей. День ровно меняет свое освещение. На небе ни облачка. Заходит солнце, зажигаются звезды на розовато-сизовом небе, а из-за леса выплывает огромный шар луны. Желтые верхушки деревьев как-то особенно мягко лежат на фоне ночного неба. Смотришь и не насмотришься.

…Это настоящее «бабье лето» - прощание с теплом, с радостью».

Это описание природы нашего края, нашего поселка. Вот она еще сохранилась, и мы тоже можем любоваться ей. Но увидят ли ее в скором будущем наши потомки?

Когда было трудное финансовое положение, Боратынские временно сдавали казанский дом под квартиры, а сами и зимой жили на Мельнице. Вот описание этого дома в разные годы:

«Решено было, что мы последний год живем в городе. С весны переберемся в Шушары, чтоб оттуда не возвращаться, а городской дом за хорошую цену сдадим.

В Шушарах дом был летний, не приспособленный для зимы, а потому отец решил ухитить одну из дач на мельнице, тем более что тут сосредотачивалось все хозяйство. Небольшой деревянный двухэтажный дом был весь переделан по-новому, комнаты оштукатурены, некоторые оклеены обоями, а из Казанки проведен нехитрый водопровод (воду каждый день надо было накачивать).

С осени мы перебрались в новое зимнее помещение. Как интересно было устраиваться на новоселье. У меня была отдельная крошечная комнатка. Да и все комнаты были маленькие в сравнении с остальными нашими квартирами, но это-то мне и нравилось больше всего. Самое замечательное было то, что папа провел из Казани телефон, что ему было необходимо, чтоб передавать распоряжения в свою казанскую контору. Утром по телефону шли деловые хозяйственные разговоры, зато вечером мы могли говорить с кем хотели и широко пользовались этой возможностью. Мирно потекла наша деревенская жизнь…»

Здесь же, на Мельнице, была устроена мастерская художественного ткачества:

«В то время мама, со свойственной ей энергией, занялась распространением среди женского населения окрестных деревень кустарного промысла. Главной отраслью было вышиванье по дерганому полотну. Кроме того, от земства у нас на мельнице была устроена мастерская художественного ткачества. Была приглашена специалистка-учительница. В этой мастерской обучались женщины и девушки, уже умевшие ткать по-своему, которым достаточно было сделать некоторые указанья, чтоб они могли разнообразить узоры или давать лучшее качество тканья. Обучавшимся давали заказы,

которые потом поступали в кустарный склад и магазин. Но ткачество почему-то не привилось, и мастерская просуществовала только два года, тогда как вышивка по дерганому полотну пошла в ход.

Началось с того, что мама, увидав работу одной крестьянки, заказала ей покрывало на постель. Работа была выполнена хорошо, тогда мама стала давать заказы, снабжая их матерьялом. Эти заказы стали быстро раскупаться среди знакомых. Крестьянки стали стекаться из дальних деревень, поощряемые хорошей платой, и дело так быстро распространилось, что мама не успевала удовлетворять заказчиков. Сначала это были покрывала, занавески, скатерти и салфетки. Мама все больше и больше разнообразила узоры. Затем она попробовала применить эту работу к носильным вещам, как то: платьям, кофточкам, шарфам. Вещи стали еще быстрее раскупаться через кустарный магазин. До сих пор эти вышивки были только по полотну, теперь мама для большей легкости платьев заказывала такие узоры по редине (легкая, разных цветов материя).

Это уже совсем пленило покупателей. Очень красиво получались платья из суровой редины, вышитые цветным шелком. Приходили заказы из Москвы и Петербурга, и мама послала несколько лучших вещей на Парижскую выставку, за что получили эти работы Похвальный лист, а из Парижа стали поступать заказы. Крестьянки стали очень хорошо зарабатывать. Само собой разумеется, что мама не пользовалась ни одной копейкой.

Два раза в неделю наша комната, так называемая площадка, наводнялась работницами: кто брал новый заказ, кто приносил готовую вещь. Эти работы побывали на многих выставках как в России, так и за границей (В Нижегородской, Казанской и Чикаго). Серебряных медалей они не получали, но у меня сохраняются две бронзовые медали с заграничных выставок. Видя, как дело идет хорошо, мама организовала артель, в которую объединила всех работниц. Это еще больше поощрило их, и дело это захватывало все новые и новые деревни. Вот имена деревень, какие я помню: Шушары, Каймары, Тура, Бимери, Мамонино, Усады...

Лучшие работы доставляли Тура и Бимери. Артель просуществовала вплоть до революции 1917 года.»

Вот еще одно описание дома на Мельнице, уже в другой период жизни Боратынских, после смерти Николае Евгеньевича:

«К сентябрю мы были уже дома, и жизнь наша наладилась на зимний лад. Мы жили на мельнице втроем: мама, Катя и я. Дом наш, стоявший на берегу омута, был небольшой, деревянный, но двухэтажный. С парадного крыльца, которое, надо сказать, совсем не имело парадного вида, лестница вела в комнату, носившую название «площадки» за ее неопределенный характер, где стоял беккеровский длиннохвостый рояль. В центре дома была столовая с пятью дверями. Одна дверь вела в буфетную комнату, где стоял большой дубовый буфет и… как ни странно - ванна. Тут же был кран и раковина для умыванья. Другая дверь вела в мамину спальню с большим тенистым балконом, выходившим в сад, и видом из окна на церковь. Каждый вечер мама выходила на балкон до глубокой осени, а зимой, стоя у окна, молилась на церковь и на могилу отца в ограде. Как сейчас стоит передо мной маленькая худенькая фигурка мамы перед божницей. Она темным силуэтом вырисовывается на светлом фоне

освещенных лампадкой образов в золоченых ризах. Мама долго молится, потом подходит к балконной двери, дует на замерзшее стекло, стараясь протереть его, и опять молится и крестит издали дорогую могилу.

Другая дверь из столовой вела в узенький коридорчик с такой же узкой внутренней лестницей, ведущей в нижний этаж, а из коридорчика были две маленькие комнатки метров по шесть. Одна – моя спальня, выкрашенная в желтовато-розовый цвет (стены были оштукатурены), светленькая, уютная; другая – мамин кабинет, которая почему-то называлась «конторкой». Здесь мама занималась делами, писала бесконечные поручения в Казань, здесь же лежала на длинной прямой кушетке и читала английские романы. Мы любили сидеть около мамы и шутить, смеяться, дурачиться. В эту комнату и брат Саша приходил после утреннего обхода по хозяйству, садился в ногах у мамы на кушетку и рассказывал ей про дела или строил какие-нибудь хозяйственные планы, которые мама часто критиковала.

Наконец, последняя дверь из столовой вела в небольшую гостиную, где был уютный угол с диваном и круглым столом, вокруг которого мы проводили долгие зимние вечера за чтением вслух и работой. В другом углу гостиной стоял на столике телефон, который играл большую роль в нашей жизни.

Должна еще упомянуть о балконе, который с «площадки» выходил в сторону мельницы. С него открывался чудный вид на омут и сосновый бор по ту сторону реки, а вечный шум воды, бегущей из-под вершников, слышится мне и сейчас через прожитые годы. Иногда утром или вечером мы пили чай на этом балконе или в сумерках сидели и молча любовались шумящим мельничным водопадом, синей далью и серебряным серпом месяца, дрожащим в пенящейся воде. Здесь на длинном диване завязывались тихие беседы, а еще чаще – разговоры на философские темы. Здесь слушали музыку, когда кто-нибудь играл или пел у рояля, а вода своим шумом вторила пенью.

Нижний этаж дома соответствовал верхнему. Он почти пустовал в это время. Только в одной комнате жила старушка-ключница Прасковья Егоровна, вынянчившая брата Сашу.

Еще одну комнату в нижнем этаже предоставили мне для занятий. Это был мой рабочий кабинет, куда я перенесла свой письменный стол и зеленый с вышитыми полосами огромный диван, составляющий некогда часть мебели отцовского кабинета.

За домом был сад, а саду у опушки леса – белая каменная церковь. За церковью был домик – богадельня. Эта мысль была подана отцом во время его болезни. Он говорил: «Как трудно одиноким хворать. Я окружен заботой и любовью и то как страдаю, а каково тем, кто заброшен и не обслужен, - непременно надо построить приют для таких больных».

Николай Евгеньевич умер в 1898 году. Ксения Николаевна Боратынская вспоминает:

«Папу отпевали в Каймарской церкви. Туда гроб несли на руках крестьяне и ни за что не хотели поставить на едущие рядом сани. После отпеванья папу опять привезли на мельницу и похоронили за садом среди поля, где сейчас же был заложен фундамент часовни, а через полтора года была построена церковь».

Там же была похоронена Надежда Дмитриевна Боратынская (Шипова), жена Александра Николаевича, которая умерла в 1903 году в 37 лет, заразившись скарлатиной.

Из воспоминаний Ксении Боратынской:

«..В нашей шушарской церкви стоял цинковый гроб, запаянный, со стеклом, через которое было видно лицо Нади.

В церкви был полумрак. Рабочие и крестьяне приходили читать Пластырь. Некоторые старики так трогательно читали по складам… бесшумно двигались тени.

В день похорон, когда гроб должны были опускать в могилу, Саша долго, не отрывая глаз, смотрел через стекло на прекрасное спокойное лицо Нади, потом сделал какой-то жест или, скорее, движение решимости, тот жест, который спустя пятнадцать лет он сделал, когда в последний раз переступил порог своего дома… Перекрестил Надю и сам закрыл стекло задвижкой… Сразу вырос еще новый холмик с крестом в нашей ограде…

По вечерам мы с мамой ходили в ограду и зажигали свечи на могилах. Мама долго молилась перед открытой дверью часовни, где перед образом «Воскресенья» горела лампадка, потом мы сидели на скамейке и молча думали каждая о своем. Часто мама плакала и говорила: «Зачем не я, а она – молодая!» Тогда я крепче прижималась к ней и целовала ее худенькие ручки».

Сейчас на месте тех самых могил стоит дом №22 и дом Хайруллиных,. По рассказам старожилов в советское время эти могилы были вскрыты, в одной из них был цинковый гроб с женскими останками. Что было с ними дальше – неизвестно, говорят, что они так и остались там – под грядками тех, кто там живет.

После смерти Николая Евгеньевича Боратынского имением стал управлять его сын Александр Николаевич.

В 1917 году во время революции все имение было описано. Вот строки из дневника Ксении Николаевны:

19 сентября (по новому стилю) 1918 года расстреляли Александра Николаевича Боратынского.

29 октября 1918 года умерла его мать Ольга Александровна Боратынская.

Ксения Николаевна с детьми переехала в Казань, где устроилась руководительницей детского сада, куда водила своих детей, чтобы как-то прокормить их.

Вот так закончилась безвозвратно счастливая жизнь Боратынских в Шушарах, на Мельнице.

Как то в 20-е гг. Ксении Николаевне удалось побывать в своем бывшем имении.

Летом с детьми она отдыхала в д. Кульсеитово, которая находится недалеко от Мельницы. В своих воспоминаниях она пишет:

«Самое большое наслаждение было смотреть с крылечка избы утром и вечером в сторону шушарского леса. Мне представилось, что там, за лесом, в Шушарах, - на мельнице, на Крутояре по-прежнему идет жизнь, что там мама с балкона благославляет нас, что Саша едет в плетенке на Гордом, что Архип возвращается с сенокоса с косой на плече. И хорошо было думать о них, как о вечно живущих и вечно цветущих Шушарах.

Мы решили совершить паломничество и пойти «Ко святым местам». Дошли до мельницы. Тогда еще никаких изменений не было. Я долго сидела в ограде. Все скамеечки были целы – полный порядок. Только все заросло и буйно разрослось. Даже мамины клумбы с пионами розовели среди густой зелени. Раньше мысль о Шушарах заставляла меня плакать, а тут я была как деревянная – ничего не чувствовала. Пошли мы по шушарской дороге в борок, но до Шушар не дошли и вернулись по луговой дороге.Смеркалось, луна взошла, и так было все знакомо: стога сена в лугах, сосна «среди долины ровныя». Все такое близкое и далекое…

Нам предложили переночевать на мельнице в нашем доме. Я с мальчиками расположилась на полу в маминой спальне, Оля с Ирой – на балконе. Я не спала и смотрела с балкона на церковь – такую белую! Ночью пошел дождь, но луна светила, и дождевая сетка, как прозрачная серебряная занавеска, отделяла меня от церкви. Смотрела и насмотреться не могла – хотелось довспоминаться так, чтоб ощутить присутствие всех, но ничего не чувствовала.

Утром пошли в Шушары под дождем. Там запустенья было больше. Сад зарос весь так, что нельзя было найти следов каменных лестниц, - совсем как в сказке о спящей царевне. Оттуда пошли на Крутояр. Мы, не останавливаясь, прошли мимо дома к Крутому Яру, затем к мели, где купались, на Ковалеву гору. Все как прежде, и все плачет под серым дождливым небом. Мальчики узнавали места, радовались, Оля была сосредоточенно-серьезна и печальна.

Возвращались мы через березовую аллею. Она, красавица, ничуть не изменилась. Она больше, чем все остальное, перенесла меня в далекое прошлое моей ранней юности, потому, может быть, что с ней так связана была моя самая сокровенная жизнь, как с домом и Крутояром. В Шушарах мы попили чаю у старухи Новиковой, а Александр Кузнецов повез нас на своей телеге домой в Кульсеитово. Нас окружали бабы. Охали, ахали, совали кто яичко, кто лепешку. На мельнице мы остановились, чтоб зайти в церковь, от которой ключ был у Александра. Я ожидала увидеть грязь, пыль и сырость. Наоборот, все было чисто и сухо. В комоде – свечи, лампады заправлены. Все это заботы Александра Кузнецова. Честный, хороший человек.

Стояла я перед любимой иконой (копия с Васнецова) Спасителя. Как могла я без слез смотреть на нее. Заглянула на хоры. Вся жизнь, все счастье: мама, Саша, Архип, Алек, Варя, Сережа – все ушедшие. Они всегда были и будут тут – они всегда в Шушарах. Вот и все… Оля сказала: «Напрасно мы ходили в Шушары. Раньше мне казалось, что это заколдованное царство, в которое попасть нельзя».

Ксения Николаевна прожила долгую интересную жизнь. Девизом всей ее жизни были слова: «Не угашайте духа!», которому она следовала всю жизнь.

С самого раннего детства она мечтала стать учительницей, учить деревенских детей.

Еще до работы в Шушарской школе, она на Мельнице собрала группу ребят и обучала их грамоте, а по вечерам ходила в рабочую избу и вслух читала книги.

Она училась в художественной школе, прекрасно рисовала.

В 1902 году она пошла работать в Шушарскую школу. Из воспоминаний Ксении Николаевны:

«Школа помещалась в самой деревне в Шушарах, тогда как мы жили на мельнице в двух верстах от Шушар. Брат оформил мои документы, и я была назначена учительницей Шушарской школы. Стояла ясная сухая осень. С утра я отправлялась с мельничными ребятами за две версты в Шушары, где была земская школа. Пока погода была хорошая, мы ходили пешком, в дождь нам подавали большую плетенку, и я со всеми ребятами в нее усаживалась. Школьная атмосфера действовала на меня магически. Я уходила в дело с головой. Приходилось заниматься с тремя отделениями сразу. И хотя всех учеников было только тридцать два человека, все же с непривычки мне было трудно установить дисциплину, да я и не старалась. Мне казалось, что ласка и добрые слова заменят строгость и требовательность порядка. Я была влюблена в школу, в учеников, в свое дело, и этот великий двигатель пополнял некоторые пробелы, которые бывали у меня из-за моей неопытности».

Ксения Николаевна училась в Москве на педагогических курсах, чтобы с большими знаниями вернуться в деревню.

При помощи брата Александра, сестры Кати и матери, она открыла свою собственную школу в нижнем этаже дома на Мельнице. Подбирала учителей, составляла программу обучения, которая была более сложной и интересной, чем в городских школах. Она ездила на телеге по немногим городским школам, подбирая непринятых (кто за участие в маевке, кто по национальному признаку, кто просто потому, что не было мест). Она рассказывала, сама сияя лицом при воспоминании, как загорались глаза ребят, когда она спрашивала: «Хочешь учиться? Очень хочешь?»

Досуг учеников был одной из философских основ школы: «Игра в почту», литературные экспромты, спектакли (Островского, Грибоедова), декламация и свободные диспуты - развивали ребят эстетически, а главное морально.

Из ее школы вышли народные художники Чувашии Никита Сверчков и Моисей Спиридонов, заслуженная учительница Чувашии Ксения Сазонова и многие другие.

Она ездила в Ясную Поляну, где встречалась с Л. Н. Толстым и обсуждала с ним некоторые вопросы устройства своей школы и личные проблемы.

Вопреки общественному мнению, она вышла замуж за Архипа Алексеева, крестьянина по происхождению. Вот что пишет дочь Ксении Николаевны Ольга Алексеева:

«Мой отец (по возрасту ровесник матери) не был в ее школе, но он, прослышав о деятельности Боратынских и в той же жажде учиться, проснувшейся в жалкой бедной избе деревни Бирюли, в лаптях, со связкой книг пришел к ним. По словам изучающих мемуары матери, «их любовь была поучительная» по великой чистоте и ответственности друг к другу. Они как бы вынашивали свои любви, медленно подходя друг к другу с разных полюсов культуры. Они «шли» (то расставались, то встречались) ровно семь лет. Мать помогла ему в учении, но скоро он опередил ее, кончил Казанский университет как филолог и стал учителем старших классов гимназии.

Когда мать вышла замуж, школа закрылась в деревне, зато вылилась в нашу семью: здесь – то в кабинете отца, то в маленькой столовой – бесплатно учились или готовились поступившие».

С первых дней советской власти она включилась в трудную педагогическую работу тех лет. Везде, где она работала, она вложила вдохновение, жизнелюбие, искренность, любовь к труду, к искусству, была предана своей Родине, простому русскому народу, родным Шушарам.

В 1900 году, вернувшись из путешествия за границу, она писала в своем дневнике: «Никогда, никогда больше не уеду из России, люблю только вот этих румяных или нерумяных деревенских парней, этих баб в сарафанах с подоткнутыми подолами…» Находясь вдали от своих Шушар, скучала по ним: «Все улицы Москвы смотрели на меня чуждо и враждебно. Людей близких у меня не было (Тютчевы были за границей). И только на солнце, луну и звезды мне было приятно смотреть, потому что они были свои, шушарские».

Последние годы жизни она прожила в Москве со своей дочерью Ольгой Архиповой. Умерла Ксения Николаевна 23 февраля 1958 года, похоронена на кладбище деревни Рахманово Пушкинского района Московской области (недалеко от усадьбы Тютчевых Мураново), рядом с Е. И. Пигаревой.

Но в Казани на могильном кресте О. А. Боратынской сделана надпись с датами жизни К. Н. Боратынской (Алексеевой): «Похоронена в Москве, душою – в Казани».

На этом связь Боратынских с нашим поселком прервалась. В настоящее время сохранились:

- дом, первый этаж которого сделан из кирпича еще при Боратынских, а второй этаж переделан в советское время (сейчас дом №29). Во время строительных работ в 1987 году были найдены тетради, в которых были планы подготовки и ведения уроков, по всей вероятности принадлежащие Ксении Боратынской. Учитель истории Учхозской средней школы Владимир Иванович Качалов передал их в дом-музей Боратынского в Казани;

-двухэтажный кирпичный дом с деревянным пристроем при Боратынских, а в советское время пристрой сделан из кирпича ( дом №31). Сейчас этот дом разбирают по кирпичику;

-подвал дома №33, в котором при Боратынских была пекарня.

Дом №29

Дом №31

Дом №33

Использованная литература:

1. Боратынская К. Н. Мои воспоминания. – М. : Зебра Е, Альта – Принт, 2007. – 539 с: ил.

2. Очерки истории Высокогорского района республики Татарстан. – Казань : Мастер Лайн, 1999. – 398 с : ил.

3. Загвозкина Е.А. Боратынский и Казань. – Казань: Тат.кн. изд-во, 1985-128 с : ил.

4. Завьялова И., Скворцова Е. Тепло дома Боратынских// Казань. – 2002.