Материал к анализу стихотворения Н. Гумилёва "Жираф".

НИКОЛАЙ ГУМИЛЁВ (1886–1921)

Жираф

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд,
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далеко, далеко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

Ему грациозная стройность и нега дана,
И шкуру его украшает волшебный узор,
С которым равняться осмелится только луна,
Дробясь и качаясь на влаге широких озер.

Вдали он подобен цветным парусам корабля,
И бег его плавен, как радостный птичий полет.
Я знаю, что много чудесного видит земля,
Когда на закате он прячется в мраморный грот.

Я знаю веселые сказки таинственных стран
Про черную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.

И как я тебе расскажу про тропический сад,
Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав…
Ты плачешь? Послушай… далеко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

1907

Николай Степанович Гумилёв трижды (!) путешествовал по Африке — самостоятельно и в составе академических экспедиций. Поначалу его влекли туда только страсть к романтическим приключениям и презрение к налаженному европейскому быту, а потом — и растущий профессиональный интерес к традиционной культуре африканских племён.
Стихотворение, прочитанное нами, всецело проникнуто волнующим ощущением сказочной прелести манящего «далёка», ощущением, скорее даже не юношеским, а детским: так непосредственны впечатления лирического героя. Экзотической романтике, им воспеваемой, противостоит «тяжёлый туман», который окутал безмолвную собеседницу героя, погружённую в печальные думы. Тот восклицает: «Послушай!», но не находит сочувствия: не названная в тексте героиня обитает в реальном мире, полном своих невыдуманных забот, и уже не верит в сказки («Ты верить не хочешь во что-нибудь кроме дождя»).
Песенная интонация стихотворения, подёрнутая грустью и нежностью, поддерживается звучанием редкого пятистопного амфибрахия с перекрёстной мужской рифмовкой (в первой и пятой строфах последняя строчка написана трёхстопным амфибрахием, и эта укороченная фраза служит неким афористичным заключением). Почти буквальный повтор двух финальных строк в начале и конце текста создаёт композиционное обрамление, напоминающее песенный рефрен. Интересна изобразительная структура стихотворения. Сравнения вводятся не мимоходом, как сами собой разумеющиеся, — нет, автор специально сосредоточивает на них читательское внимание. В результате для нас важно не обнаружить признаки одного предмета в другом, а увидеть оба сравниваемых предмета одновременно и издали оценить их подобие и в то же время раздельность: «...волшебный узор, / с которым равняться осмелится только луна, / Дробясь и качаясь на влаге широких озёр»; «Вдали он подобен цветным парусам корабля...». Лунное отражение в озёрной воде и корабельные паруса мы представляем себе не менее явственно, чем самого жирафа. Этот эффект приводит к тому, что образ «изысканного жирафа» с его «волшебным узором», не утрачивая своего прямого значения, приобретает и символический смысл: в нём олицетворено всё культурно-географическое пространство тропической Африки (отметим, что местоположение «таинственных стран» не условно: оно точно указано в тексте — «озеро Чад»), столь близкое лирическому герою и автору стихотворения.
Особенно близок к Гумилёву — автору «Жирафа» его портрет кисти Н.С. Гончаровой (около 1917); даже сказочная жар-птица в окне чем-то напоминает образный строй упомянутого стихотворения.
А вот как эти стихи — казалось бы, столь далёкие от бурь «железного» XX века — были нужны следующим поколениям, в полной мере их испытавшим:
«…Перед сном я могу даже позволить себе роскошь — почитать стихи, всласть начитаться, забравшись на вторые нары в гости к Лене Якимец.
Вот сегодня, например, мы заговорщическим шепотом ВЫДАЁМ друг другу Гумилёва. Как он утешает здесь! Как отрадно вспомнить здесь, на Эльгене, что далеко-далеко, на озере Чад, изысканный бродит жираф. Так и бродит себе, милый, пятнистый, точно ничего не случилось. Потом, перебивая друг друга, вспоминаем от начала до конца стихи о том, как старый ворон с оборванным нищим о ВОСТОРГАХ вели разговоры. Это
самое главное, уметь помнить о восторгах даже на верхних эльгенских нарах...

Старый ворон в тревоге всегдашней
Говорил, трепеща от волненья,
Что ему на развалинах башни
Небывалые снились виденья...

Лена работает кровельщиком. Целый день кроет бараки финской стружкой. Она очень ценит свою работу. Не то что на общих. Главное — жильё всегда рядом. Всегда можно забежать в барак, когда уж очень сведёт руки-ноги. Не в тайге. Но всё-таки так намёрзнется за день, бедняга, что уже почти сквозь сон доборматывает:

Что в полёте свободном и смелом
Он не ведал тоски их жилища
И был лебедем, нежным и белым...

Лена засыпает, а я договариваю:
Принцем был отвратительный нищий...»
(Гинзбург Е.С. Крутой маршрут. Смоленск, 1998. С. 312– 313.)

Источник: Русова Н.Ю. Анализ лирического стихотворения. Учебно-методическое пособие. – М.:Мнемозина, 2006.