НИКОЛАЙ ГУМИЛЁВ (1886–1921)
Шестое чувство
Прекрасно в нас влюбленное вино
И добрый хлеб, что в печь для нас садится,
И женщина, которою дано,
Сперва измучившись, нам насладиться.
Но что нам делать с розовой зарей
Над холодеющими небесами,
Где тишина и неземной покой,
Что делать нам с бессмертными стихами?
Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать.
Мгновение бежит неудержимо,
И мы ломаем руки, но опять
Осуждены идти всё мимо, мимо.
Как мальчик, игры позабыв свои,
Следит порой за девичьим купаньем
И, ничего не зная о любви,
Все ж мучится таинственным желаньем;
Как некогда в разросшихся хвощах
Ревела от сознания бессилья
Тварь скользкая, почуя на плечах
Еще не появившиеся крылья;
Так век за веком — скоро ли, Господь? —
Под скальпелем природы и искусства
Кричит наш дух, изнемогает плоть,
Рождая орган для шестого чувства.
1921 г.
Стихотворение подводит итог размышлениям автора о природе человека. Оно полемически направлено против романтико-символистской идеи «двоемирия». В трёх первых строфах вводится традиционный конфликт между прикованной к земным наслаждениям («хлеб», «вино», «женщина») плотской стороной человека и его духовным миром, устремлённым к «небесам». Возможно ли здесь примирение? — как бы спрашивает автор. Заметим, что убеждённому романтику сама возможность постановки подобного вопроса не пришла бы в голову. Два полюса романтического сознания — дух и плоть — непримиримы по своей сути. Так или иначе, к концу третьей строфы развитие лирического сюжета достигает наивысшей остроты: кажется, что «земное» начало в человеке одерживает верх над «небесным» («...И мы ломаем руки, но опять / Осуждены идти всё мимо, мимо»). Безнадёжность подчёркивается двойным повторением наречия «мимо» и паузой переноса.
Но затем автор всё же находит путь к выходу из тупика. Он рисует нам фантастическую картину появления у человека нового органа, способного улавливать высшие, божественные импульсы. Таким образом, духовное и плотское начала становятся поистине неразделимы. «Орган для шестого чувства» — это, конечно, символ. Истинная тема стихотворения — внутренняя гармонизация каждой отдельной личности, гармонизация, которая даётся постоянными усилиями над собой, настойчивым движением к трудно осуществимым целям.
Идея синтеза «земного» и «небесного» не сразу встаёт перед читателем во всей своей полноте. Сначала она подготавливается двумя развёрнутыми сравнениями в четвёртой и пятой строфах. Эти сравнения не простое «украшательство», они важны для развития лирического сюжета. Что, собственно, в них описывается? Мальчик, променявший свои незатейливые детские игры на едва осознанное «взрослое» любовное влечение, и некая «скользкая тварь», готовая вот-вот покинуть привычную среду обитания — «разросшиеся хвощи» — для того, чтобы подняться в небо. Эти образы несут в себе необходимый для понимания последней строфы мотив эволюции (вспомним биологию: онтогенез — эволюция отдельной особи и филогенез — эволюция вида).
Как видим, Гумилёв — диалектик. По его мнению, и духовное, и плотское начала свободно уживаются в нашем сложном мире, и своими корнями дух прорастает именно в телесности.
Стихотворение строится по схеме «тезис — антитезис — синтез», известной ещё с античности, причём вторая строфа представляет собой риторический вопрос. Это приёмы ораторской речи. Благодаря их использованию читатель отчётливо воспринимает все этапы движения авторской мысли. Именно мысли, а не переживания! И именно движения, ведь мысль формируется на наших глазах. Мерная поступь пятистопного ямба, строго выверенный отбор образных средств, протяжённость интонационно-синтаксических структур (в стихотворении всего пять предложений!) предельно сосредоточивают наше внимание на выражаемой мысли, чрезвычайно глубокой и звучащей весьма актуально в наши дни.
Обратите внимание на дату — это стихотворение написано Гумилевым в год его трагической гибели. Поэта расстреляли по сфабрикованному делу «заговор Таганцева», который был якобы направлен против Советской власти. Вспоминает Вас. Ив. Немирович-Данченко (брат Владимира Ивановича, одного из основателей МХАТа):
«В Гумилёве жил редкий у нас дар восторга и пафоса. Он не только читателя, но и слушателя в длинные и скучные сумерки петербургской зимы уносил в головокружительную высь чарующей сказки. Часто музыка его стихов дополняла недосказанное их образами. И этого поэта, поэта-рыцаря, уходившего душою в фата-моргану тропиков, прислушивавшегося из своего далека задумчиво и чутко к таинственным зовам муэдзинов и шороху караванов в золотых песках загадочных пустынь, безграмотные, глупые и подлые люди убили, как бродячую собаку, где-то за городом, так что и могилу его нельзя найти. Братскую могилу, куда с ним легли такие же неповинные, как и он, профессора, художники с едва-едва вышедшими из детства девочками… …Ни в чем не уличённый Гумилев, как мне рассказывали, держался с никогда не изменявшим ему спокойствием и мужеством. Как и в окопах под адским огнём германской атаки. Встречал опасность, не опуская глаз и презрительно глядя на эту стаю палачей. Может быть, он считал ниже своего рыцарского достоинства скрывать убеждения, не следовал примеру Петра Апостола, которому нужен был петух, чтобы прийти в себя». (Василий Немирович-Данченко. Рыцарь на час. (Из воспоминаний о Гумилёве) // Николай Гумилёв в воспоминаниях современников. М., 1990. С. 234, 235.)
Спустя почти полвека Вл. Корнилов напишет:
Гумилёв
Три недели мытарились,
Что ни ночь, то допрос...
И ни врач, ни нотариус,
Напоследок — матрос.
Он вошел чёрным парусом,
Уведёт в никуда...
Вон болтается маузер
Поперек живота.
Революция с «гидрою»
Расправляться велит,
И наука не хитрая,
Если схвачен пиит.
...Не отвёл ты напраслину,
Словно знал наперёд:
Будет год — руки за спину
Флотский тоже пойдёт.
И запишут в изменники
Вскорости кого хошь,
И с лихвой современники
Страх узнают и дрожь.
...Вроде пулям не кланялись,
Но зато наобум
Распинались и каялись
На голгофах трибун,
И спивались, изверившись,
И не вывез авось...
И стрелялись, и вешались,
А тебе не пришлось.
Царскосельскому Киплингу
Пофартило сберечь
Офицерскую выправку
И надменную речь.
...Ни болезни, ни старости,
Ни измены себе
Не изведал и в августе,
В двадцать первом, к стене
Встал, холодной испарины
Не стирая с чела,
От позора избавленный
Петроградской ЧК.
1967
Источник: Русова Н.Ю. Анализ лирического стихотворения. Учебно-методическое пособие. – М.: Мнемозина, 2006.
116 939
93 
