Д.И. Хармс. Судьба чародея. Вечер – портрет

Д.И. ХАРМС

СУДЬБА ЧАРОДЕЯ

Вечер – портрет

РАССКАЗЧИК: Друзья! Я познакомлю вас с удивительным человеком и удивительным писателем и поэтом. Послушайте:

Открыв полночные глаза,

Сидела круглая коза…

Как! Разве коза бывает “круглой", да еще с "полночными” глазами? Оказывается, бывает. Правда, только в стихах Даниила Ивановича Хармса. Это даже не сама коза, а поэтический образ козы. Если хорошенько представить себе, как лунной ночью сидит под кустом коза, она и в самом деле покажется круглой, Главное тут - свобода воображения.

Но не каждый поэтический образ можно себе представить. Да и нужно ли это? Ведь поэзию надо прежде всего чувствовать душою, а не воспринимать холодным рассудком А в особенности — творчество Даниила Хармса.

Я гений пламенных речей.

Я господин свободных мыслей,

Я царь бессмысленных красот,

Я бог исчезнувших высот,

Я господин свободных мыслей.

Я светлой радости ручей.

Мир удивился, узнав Даниила Хармса, впервые прочитав его в конце 60—х — начале 70—х годов. До тех пор родоначальниками европейской литературы абсурда считались Эжен Ионеско и Самюэль Беккет. Но после прочтения неизвестных дотоле и, к сожалению, еще не опубликованных у нас в стране пьесы “Елизавета Бам” (1927 г.), прозаических и поэтических произведений Даниила Хармса, а также его пьесы “Елка у Иваиоиых" (1939 г.) и стихотворений: его друга А. Введенского, всем стало очевидно, что эта столь популярная ныне ветвь литературы появилась задолго до Ионеско и Беккета в России‚ Но ни Хармс, ни Введенский уже не могли услышать, как их чествуют.

Сегодня начинает жить новой жизнью многое из того, что когда—то преднамеренно замалчивалось. Происходит процесс не только восстановления и справедливости, но и восстановления естественности и свободы развития искусства, ломаются барьеры догматических представлений о “правильном”, “магистральном”, “нужном” в искусстве, которые на самом деле загоняли его в тупик.

ДАНИИЛ ХАРМС (1905—1942) принадлежит к ярким “еретикам” 'в литературе. И сегодня читателям его произведения могут показаться непривычными. Но нельзя не почувствовать свежесть и смелость его литературного эксперимента, новизну, изящество мистификации, тревогу, глубоко ощущавшуюся автором.

Ближайший друг Даниила Хармса поэт Александр Введенский, чье творчество еще остается "белым пятном” для многих читателей, сказал о нем: “Хармс - сам по себе искусство".

В истории нашей современной культуры, пожалуй, не найти другого художника, столь последовательно обращавшего свою жизнь в искусство Обстановка комнаты, одежда, манеры поведения, письма - все эти "бытовые элементы" Хармс лишил быта. Свою комнату он превращал то в пещеру мага, то в выставку современного искусства, а то и в музыкальный салон.

Письма Хармса блещут мистификациями, гротескными событиями, они сами по себе — художественные произведения.

Театральны были одежда Хармса, его “выходки", о чем свидетельствуют многие современники - В. Каверин, А. Порет, М. Блок, Н. Гернет...

Вот он идет по Невскому. Подчеркнуто “заграничный" облик. Костюм серых тонов, гольфы, шляпа с твердыми полями, трубка, палка. Что – что в нем было от иностранца, приехавшего в Петербург. Прямой, худощавый, стройный ни дать ни взять — герой приключенческого романа. Его считали то ли немцем, то ли англичанином.

“Среди литературной элиты самым удивительным и неповторимым был Даниил Иванович. Внешне он лучше всего характеризовался одним словом - джентльмен. Высокий, красивый, прекрасно воспитанный, неизменно корректный, чистый‚ глубоко порядочный, он обладал совершенным чувством юмора и не менее совершенным чувством слова и литературным слухом" (Н. Гернет).

Жизненный путь писателя не известен широкому читателю. О нем мы не прочтем ни в справочниках, ни в энциклопедиях. Он восстанавливается по крупицам: по воспоминаниям современников, по архивным документам.

Этот человек, похожий на иностранца, происходил из хорошего русского рода с революционными традициями.

Настоящая фамилия Даниила Ивановича Ювачев. День его рождения был предсказан. И, значит, предугадано его им. (Он родился в день святого Даниила.)

В письме к жене, за полгода до рождения их ребенка, отец его написал, что у них родится сын и назовут его Даниилом. Однако не предсказуемой даже для отца оказалась жизнь Дани Ювачева — будущего поэта, прозаика и драматурга Даниила Хармса.

Отец его, Иван Павлович Ювачев, был военным моряком, народовольцем, отбывал ссылку на Сахалине, где познакомился с Чеховым. Мать, Наталья Ивановна, окончила Бестужевские курсы, работала педагогом. И отец, и мать - коренные русские люди, интеллигенты—труженики, разделявшие многие идеи Льва Толстого.

Откуда же у сына этот иноязычный псевдоним Хармс?

В 20—е годы, когда родился этот псевдоним, Даниил Ювачев бурно переживал свой роман с балериной Эстер Русановой. Она родилась во Франции, приехала в Россию после революции по - русски говорила плохо. Имя своего жениха писала латинскими буквами. Так он и подписывал свои ранние произведения - одним именем. А вскоре появился и основной псевдоним. Смысловое ядро в нем от французского “шарм" — ”обаяние", “чары". Звуковой облик слова был изменен Ювачевым, чтобы “запрятать” исходный смысл: Даниил Хармс - Даниил—колдун, Даниил—чудодей.

Существовало еще около тридцати других псевдонимов: “Д. Х.”, “Даниил Дандан" или “Чармс", “Шардам" и т. п. С псевдонимами у него были особенные отношения. Верный своему основному псевдониму — Даниил Хармс, он все же, даже в рукописях, менял его, полагая, что постоянный псевдоним приносит несчастье. 23 декабря 1936 года он записывает в дневнике: “Вчера папа сказал мне, что, пока я буду Хармс, меня будут преследовать нужды. Данил Чармс“.

Его знали как незаурядного, оригинального детского поэта. “Иван Иваныч Самовар“ — его стихотворение с удовольствием повторяли дети и взрослые.

Друзья! Я предлагаю вам проиграть это стихотворение в лицах. (Далее следует распределение ролей, небольшая репетиция и собственно инсценировка стихотворения “Иван Иваныч Самовар“ - см.рекомендации в Приложении.)

1—Й ЧТЕЦ:

Иван Иваныч Самовар

был пузатый самовар,

трехведерный самовар.

В нем качался кипяток,

пыхал паром кипяток,

разъяренный кипяток,

лился в чашку через кран,

через дырку прямо в кран,

прямо в чашку через кран.

Утром рано подошел,

к самовару подошел,

дядя Петя подошел.

Дядя Петя говорит:

-Дай-ка выпью, — говорит. _

выпью чаю, — говорит.

К самовару подошла,

тетя Катя подошла,

со стаканом подошла.

Тетя Катя говорит:

-Я, конечно, - говорит, —

выпью чаю, — говорит.

Вот и дедушка пришел,

очень старенький пришёл,

в туфлях дедушка пришел.

Он зевнул и говорит:

— Выпить разве, _— говорит, -

чаю разве, - говорит.

Тут и бабушка пришла,

очень старая пришла,

даже с палочкой пришла.

И, подумав, говорит:

- Что ли, выпить, - говорит,

что ли, чаю, — говорит.

2—Й ЧТЕЦ:

Вдруг девчонка прибежала,

к самовару прибежала,

Это внучка прибежала,

- Наливайте! — говорит. -

Чашку чая, - говорит. —

мне послаще, — говорит.

Тут и Жучка прибежала,

с кошкой Муркой прибежала,

к самовару прибежала,

чтоб им дали с молоком,

кипяточку с молоком,

с кипячёным молоком.

Вдруг Сережа приходил,

неумытый приходил,

всех он позже приходил.

— Подавайте! — говорит. -

Чашку чая, - говорит. —

мне побольше, - говорит.

Наклоняли, наклоняли

наклоняли самовар,

но оттуда выбивался

только пар, пар, пар.

Наклоняли самовар,

будто шкап, шкап, шкап,

но оттуда выходило

только кап, кап, кап.

Самовар Иван Иваныч!

На столе Иван Иваныч!

Золотой Иван Иваныч!

Кипяточку не дает,

опоздавшим не дает,

лежебокам не дает.

Д. Хармс писал для детей искренно и раскрепощено. Свои стихи он сам называл “коварными".

З—Й ЧТЕЦ читает стихотворение "В гостях у Заболоцкого":

И вот я к дому подошел.

Который по полю стоял,

Который двери растворял.

И на ступеньку прыг! Бегу.

Потом в четвертый раз.

А дом стоит на берегу,

У берега как раз.

И вот я в дверь стучу кулак:

Открой меня туды!

А дверь дубовая молчит

Хозяину в живот.

Хозяин в комнате лежит

И в комнате живет.

Я в эту комнату гляжу,

Потом я в комнату вхожу,

В которой дым от папирос

Хватает за плечо,

Да Заболоцкого рука

По комнате бежит,

Берет крылатую трубу

Дудит ее кругом.

Музыка пляшет. Я вхожу

В цилиндре дорогом.

Сажусь направо от себя,

Хозяину смеюсь,

Читаю, глядя на него,

Коварные стихи.

А дом, который на реке,

Который на лугах,

Стоит (который вдалеке)

Похожий на горох.

Все.

14 декабря 1927г.

РАССКАЗЧИК: 1928 году в Ленинграде начал издаваться журнал для детей “Еж” (еженедельный). Хармс стал активным автором этого журнала. Программа “Ежа" — не сюсюкать с ребенком, не поучать, а говорить весело и живо, развивать в молодом читателе бодрое восприятие мира, будить находчивость, воображение — отвечала внутреннему настрою молодого писателя. Как сотрудник “Ежа" (а впоследствии и другого очень интересного детского журнала - "Чижа”) он шел по пути Чуковского и Маршака, хотя в те годы их творчество многими педагогами ставилось под сомнение. Так же глубоко, как автор “Мойдодыра“, Хармс чувствовал народный юмор. Ритмы его стихов столь же решительны и веселы, как и у Маршака.

4—Й ЧТЕЦ:

По вторникам по мостовой

Воздушный шар летал пустой.

Он тихо в воздухе парил;

В нем кто-то трубочку курил,

Смотрел на площади, сады,

Смотрел спокойно до среды.

А в среду, лампу потушив,

Он говорил: “Ну, город жив“.

(1928 г.)

РАССКАЗЧИК: В произведениях для “Ежа" и “Чижа", вошедших сегодня в золотой фонд отечественной детской литературы, находили воплощение его удивительная музыкальность, театральность воображения.

(Прослушать стихотворение Хармса "Очень вкусный пирог" в грамзаписи, в исполнении Т. и С. Никитиных.)

Его произведения для детей были, что немаловажно для писателя, его лицом, визитной карточкой, именем наконец. При сравнительно небольшом количестве детских стихотворений он создал целую страну в поэзии для детей и стал ее классиком.

Но жил он, внутренне жил, тем, что творил не для детей. Об этом мало кто знал. Это — с самого начала - были рассказы, стихотворения, пьесы, статьи и даже любая строчка в дневнике, письмо или частная записка. Во всем, в любом избранном им жанре, он оставался оригинальным, ни на кого не похожим писателем.

“Я хочу быть в жизни тем же, чем Лобачевский был в геометрии", — записал он в 1937 году.

Хармс—писатель сформировался в 20—е годы, испытав на себе влияние Велемира Хлебникова и заумника А. Туфанова, и обрел единомышленников в кругу поэтов, назвавших себя обэриутами (от ОБЭРИУ – объединение реального искусства).

20 - 30—е годы — время, отмеченное в истории нашего искусства напряженностью и многообразием поиска во всех областях, в том числе и в литературе. Данил - Чудодей‚ Даниил Хармс вместе с А. Введенским создал группу “Чинарей”. Они продолжили традицию футуристического Смеха. Скоморохи ХХ века — "Чинари” — в своих балагурных, динамичных произведениях разрушали надоевшее, рутинное. В конце 1927 года “Чинари" (к Хармсу и Введенскому присоединились И. Бахтерев, К. Вагинов, Н. Заболоцкий) объявили о создании ОБЭРИУ.

По мысли устроителей, в объединение, кроме писателей, должны были входить живописцы, деятели кино и театра. В опубликованном манифесте обэриуты без обиняков заявили, что они за искусство, сохраняющее уровень достижений русского литературного и художественного авангарда первой четверти ХХ века. “Мы поэты нового мироощущения и нового искусства... “ В своей практике обэриуты утверждали право художника на собственную эстетическую логику, используя при это алогизм, эксцентрику, обостряя народные средства смешного, развивая гротески В. Хлебникова и А. Белого.

Обэриуты нашли себе приют в стенах ленинградского дома печати. Однако общественная и литературная ситуация складывалась совсем не в пользу этой неординарной литературной группе. К 1930 году обэриуты все больше, все сильнее подвергались устной и печатной брани. Их называли “литературными хулиганами", которые “ничем не отличаются от классового врага“.

В 1930 году ОБЭРИУ перестало существовать, а в 1931 году Хармс, Введенский и некоторые их друзья были арестованы и согласны на год в Курск.

Позади остались “взрослые“ публикации Даниила Хармса в двух сборниках Союза поэтов (в 1926 и 1927 годах) — по стихотворению в каждом. Больше Хармсу не удалось издать при жизни ни одной “взрослой “ строчки.

В тридцатые годы забавная эксцентриада Хармса, его игровые стихи и рассказы для детей с трудом. но проходили в печать.

Произведения, рассчитанные на взрослых, скапливались в ящиках письменного стола — надежды на публикацию их оставалось все меньше и меньше.

Чем жил этот напечатавшийся поэт, прозаик и драматург? Что занимало его?

“Меня, — писал он в 1937 году, — интересует только "чушь", только то, что не имеет никакого практического смысла. Меня интересует жизнь только в своем нелепом проявлении“.

(Прослушивается рассказ Хармса “Тюк!" в грамзаписи.)

Слом, разлад, разрушение устоявшегося быта, людских связей Хармс почувствовал, пожалуй, острее и раньше других. И увидел в этом траги-ческие последствия для человека. Так все ужасы жизни, ее нелепости стали не только фоном, на котором разворачивается абсурдное действо, но и в какой — то мере причиной, породившей самый абсурд, его мышление. Литература абсурда оказалась по—своему идеальным выражением этих процессов, испытываемых каждым отдельным человеком.

Сердцевину прозы Хармса составляет цикл коротких рассказов и сценок, сложившийся в основном в 30—е годы и названный “Случаи“.

(Прослушиваются рассказы Хармса: “Письмо", “Симфония ‚№ 2", “Голубая тетрадь № 10". — Грп. Д. Хармс. ”Случаи“.)

Внешняя анекдотичность историй и сценок названного цикла не может заслонить от читателя глиняного. "Хармса интересовало зло, корень зла в человеке”, — говорил один на его ближайших друзей, Я. С. Друскин, который, кстати сказать, долгие годы берег его архив.

В “Случаях” Хармс рассказывает о народе, превратившемся в стадо. О торжестве массового сознания, а значит, о конце культуры. В цикле мы не встретим и намека на доброе, положительное, созидательное. Господствуют разрушительные силы. Основные мотивы цикла — ожесточение, убийство, исчезновение. О гибели человека рассказывается с жутковатым смешком. Без тени жалости. Жизнь человека приравнена к огурцу или медному подсвечнику. О чем жалеть, если люди зеркально похожи, одинаково одно-мерны, взаимозаменяемы, отличаются лишь фамилиями.

(Прослушивается рассказ “Случаи". — Грп. Д. Хармс "Случаи".)

Но он не был ни философом, ни моралистом, он — писатель, хотя и, несомненно, с философским уклоном. Поэтому и в страшных своих рассказах он не морализирует, а смеется, обнажая ЗЛО, ограниченность, тупость, и смех его временами не менее страшен, чем смех Гоголя, которого Хармс очень любил и с которым творчески связан.

1—Й ЧТЕЦ читает стихотворение “Вариации“:

Среди гостей, в одной рубашке,

Стоял задумчиво Петров.

Молчали гости. Над камином

Железный градусник висел.

Молчали гости. Над камином

Висел охотничий рожок.

Петров стоял. Часы стучали.

Трещал В камине огонек.

И гости мрачные стояли.

Петров стоял. Трещал камин.

Часы показывали восемь.

Железный градусник сверкал.

Среди гостей, в одной рубашке,

Петров задумчиво стоял.

Молчали гости, Над камином

Рожок охотничий висел.

Часы таинственно молчали.

Плясал в камине огонек.

Петров задумчиво садился

На табуретку. Вдруг звонок

В прихожей бешено залился,

И щелкнул англицкий замок.

Петров вскочил и гости тоже.

Рожок охотничий трубит.

Петров кричит: “О Боже, Боже!” —

И на пол падает, убит.

И гости мечутся и плачут.

Железный градусник трясут.

Через Петрова с криком скачут

И в двери страшный гроб несут.

И в гроб закупорив Петрова,

Уходят с криками: “Готово!”

15 августа 1936г.

РАССКАЗЧИК: Он много пишет. Хотя давно уже не предлагает написанное ни в какие редакции. Он писал каждый день. А если не писал, то укорял себя за неписание. “Довольно праздности и безделья! Каждый день раскрывай эту тетрадку и вписывай сюда не менее полстраницы. Если нечего записать, то запиши хотя бы по примеру Гоголя, что сегодня ничего не пишется. Пиши всегда с интересом и смотри на писание как на “праздник “. (11 апреля 1937 г. “Голубая тетрадь".)

2—Й ЧТЕЦ:

Вечер тихий наступает,

Лампа круглая горит,

За стеной никто не лает

И никто не говорит.

Звонкий маятник, качаясь.

Делит время на куски,

И жена, во мне отчаясь,

Дремля штопает носки.

Я лежу задравши ноги,

Ощущая в мыслях кол.

Помогите мне, о Боги!

Быстро встать и сесть за стол.

(1936 г.)

РАССКАЗЧИК: Даниил Хармс и сам был человеком — праздником, несмотря на все невзгоды. Оттого его так любили дети, и так впечатался его облик в память всех, кто его когда — либо видел. “Был в редакции (ж. "Чиж") большой черный диван, — вспоминает Н. Гернет. — Даниил Иванович усаживался на него в угол с неизменной трубкой. Молчал. Потом вытаскивал листок бумаги и начинал без предисловий что-нибудь вроде: “Однажды пришел Пушкин к Гоголю…” Через минуту вся редакция и посетители хохотали. А Даниил Иванович, кончив, так же хладнокровно прятал листок и умолкал”.

Хармса занимало чудо, чудесное. “Интересно только чудо, как нарушение физической структуры мира", — замечает он в своей записи 1939 года. Он верил в чудо — и при этом сомневался, существует ли оно в жизни. Иногда он сам ощущал себя чудотворцем, который может, но не хочет творить чудеса. Недаром в его повести “Старуха” (1939 г.) уже на первых страницах возникает едва ли не автобиографический образ чудотворца: “Я возьму бумагу и перо и буду писать.

Я чувствую в себе страшную силу. Я все обдумал еще вчера. Это будет рассказ о чудотворце, который живет в наше время и не творит чудеса. Он знает, что он чудотворец и сможет сотворить любое чудо, но он этого не делает“. И так далее, “В конце концов он умирает, не сделав за свою жизнь ни одного чуда".

Один из часто встречающихся мотивов его произведений - сон. Сон - как самое удобное состояние, так как в нем совершаются чудеса, в которые веришь.

(Прослушивается рассказ “Сон". — Грп. Д. Хармс. "Случаи".)

Трагическая разорванность, конфликтность мира и составляет, пожалуй, главный интерес писателя. Как и психология, поведение отдельного человека в нем.

(Прослушивается рассказ "Что теперь продают в магазинах". — Грп. Д. Хармса "Случаи".)

К самому Хармсу жизнь становилась все суровее. В 1937 и 1938 годах нередки были дни, когда они с женой жестоко голодали: не на что было купить даже совсем простую еду. Из дневника Д. Хармса (1933 — 1938 гг.): “Я все не прихожу в отчаяние. Должно быть, я на что-то надеюсь, и мне кажется, что мое положение лучше, чем оно есть на самом деле. Железные руки тянут меня в яму” (28 сент. 1937 г.). “Наши дела стали еще хуже. Не знаю, что будем сегодня есть. А уж дальше, что будем есть - совсем не знаю. Мы голодаем“ (25 марта 1938 г.). “Мы гибнем — Боже, помоги!” (9 апреля 1938 г.).

В дневнике он уговаривает себя не падать духом, обрести равновесие, чтобы остаться верным избранному пути, даже если приходится плыть по течению. “Жизнь - это море, судьба — это ветер, а человек - это корабль, - размышляет он. — И как хороший рулевой может использовать противный ветер и даже идти против ветра, не меняя курса корабля, так и умный человек может использовать удары судьбы и с каждым ударом приближаться к своей цели".

В эти безденежные и безнадежные дни и годы Д. Хармс интенсивно работает. Он как художник исследует безнадежность, безвыходность, пишет о ней.

(Прослушиваются рассказы “Сундук",“Связь".)

Абсурдность сюжетов этих вещей, датированных сентябрем и январем 1937 года, не поддается сомнению, но так же несомненно, что они вышли из — под пера Хармса во времена, когда то, что кажется абсурдным, стало былью.

...В тот день он услышал резкий стук в дверь своей комнаты. Управдом спешно вызвал Даниила Ивановича, он ушел в домашних туфлях и больше не вернулся.

(Звучит фрагмент песни А. Галича “Легенда о табаке".)

23 августа 1941 года, в начале войны, Хармс был в третий раз арестован. Последние месяцы жизни он провел в тюрьме. Жене, Марине, официально сообщили, что Хармса в Ленинграде нет, но однажды она нашла под дверью записку от него с просьбой прислать какой - нибудь еды. Буквально по крупинкам (был голод!) она собрала передачу, принесла ее и узнала, что Хармса уже нет в живых...

Он умер в ленинградской тюрьме 2 февраля 1942 года. (Рассказчик зажигает свечу, звучит песня В. Долиной "Памяти Д. Хармса".)

Непечатанье исказило на время представление о его месте в литературе. Но уже полтора десятилетия, с момента появления в печати его рассказов и сцен, он, вместе с А. Введенским, по праву именуется родоначальником новейшей европейской литературы абсурда. “Я хочу быть в жизни тем же, чем был Лобачевский в геометрии“, — записал он однажды. Он стал Лобачевским в литературе, то есть в реальной для себя жизни, которой он жил изо дня в день.

Свои "взрослые” рассказы и оценки Даниил Иванович переписывал с черновиков в общую беловую тетрадь. И эту общую тетрадь, которую он, будь его ноля, издал бы для читателей, можно считать рукописной книгой Д. Хармса. Эта книга — его заветная, невысказанная мечта.

Популярность Даниила Хармса у современного читателя, к которому он пришел через десятилетия, свидетельствует, что писатель оставил “сильное и долговечное потомство”. Классическое. Посмертная слава его растет с каждой публикуемой его строчкой.

Открытие Даниила Хармса для нашего читателя продолжается.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Рекомендации по инсценировке стихотворения “Иван Иваныч Самовар". Ведущий (он же Рассказчик) читает стихотворение, предупредив аудиторию, что затем последует его инсценировка. Ведущий распределяет роли между желающими участвовать в инсценировке. Актерам раздаются детали костюмов:

Действующие лица Реквизит, Детали костюма

АВТОР — цилиндр (можно склеить из картона)

ИВАН ИВАНЫЧ САМОВАР — ярко—желтая рубаха

ДЯДЯ ПЕТЯ — фуражка, накладные усы

ТЕТЯ КАТЯ — стакан, фартук

ДЕДУШКА — накладная борода, туфли

БАБУШКА — седой парик, шаль, палочка

ДЕВОЧКА — косички, скакалка

СЕРЕЖА — пионерский галстук

Разыгрывается небольшой спектакль по стихотворению “Иван Иваныч

Самовар". Текст стихотворения легко разбить на слова автора и действующих лиц. Лучшим исполнителям можно присудить призы зрительских симпатий.