О рассказе И. А. Бунина «Ворон»

Зачем читаем мы? – этот вопрос, волновавший И. А. Бунина, пронизал его маленький по объёму – чуть больше одной страницы! – и большой по мыс­лям очерк «Книга».

«Опять с раннего утра читаю, опять с кни­гой в руках! И так изо дня в день, с само­го детства! Полжизни прожил в каком-то несуществующем мире, среди людей ни­когда не бывших, выдуманных, волнуясь их судьбами, их радостями и печалями, как своими собственными, до могилы свя­зав себя с Авраамом и Исааком… с Со­кратом и Юлием Цезарем, Гамлетом и Данте, Гретхен и Чацким, Собакевичем и Офелией, Печориным и Наташей Росто­вой!»

Так писал Иван Бунин. И добавлял, может быть, самое важное, самое со­кровенное о результатах чтения книг: «А зачем выдумывать? Зачем героини и герои? Зачем непременно роман, повесть?»

А после всех вопросов – замеча­тельная заключительная строка: «…вечная мука – вечно молчать, не го­ворить как раз о том, что есть истинно твоё и единственно настоящее, требующее наиболее законно выражения, то есть следа, воплощения и сохранения хотя бы в слове!»

Помните, как Достоевский волновался о том же («Подросток»): чтобы мысли и чувства шли в твои собственные слова, тогда они имеют право сохраниться.

Накопленные слова в «истинно твоей» ситуации, «единственно настоящем» столкновении пережитых мыс­лей и чувств найдут именно своё воплощение в слове.

«Это уже не ново, это уже было ска­зано – вот одно из самых обыкно­венных обвинений критики… что из этого следует? разум неистощим в соображении понятий, как язык не­истощим в соединении слов», – ска­зал А. С. Пушкин. Только слова эти надо знать. А «своё» течение мыслей и чувств сделает выбор, соединит их и запечатлит твоё «соображение по­нятий» в слове.

Прочтём и выделим бунинское «со­ображение понятий» в рассказе «Во­рон».

Рассказ «Ворон» ведётся от перво­го лица. Рассказчик вспоминает себя – юношу, только-только окончивше­го лицей: «Отец мой похож был на ворона. Мне пришло это в голову, когда я был ещё мальчиком: увидал однажды в «Ниве» картинку, какую-то скалу и на ней Напо­леона с его белым брюшком и лосинами, в чёрных коротких сапожках, и вдруг за­смеялся от радости… так похож показал­ся мне Наполеон на пингвина, – а потом грустно подумал: а папа похож на ворона…»

Первая оппозиция пингвин – ворон, Наполеон – отец. Внешнее сравне­ние птиц и людей, похожих на этих птиц, словно предполагает какое-то внутреннее сходство – ведь маль­чик «грустно подумал», как бы почувствовав их связь: пингвин – Напо­леон – ворон – папа (отец).

Сын не любил свой дом (осиротев­ший дом – мать умерла), приезжал только на каникулы. Но в ту весну, о которой идёт речь, в квартире «точно солнце засияло»: «всю её озаряло присутствие той юной, легконогой, что только что сменила няньку восьми­летней Лили».

Далее события развиваются, как и положено: сверстники (сын и «любез­ная Елена Николаевна») симпатизи­руют друг другу, а между отцом и сыном устанавливается граница. Последим не только за тем, что гово­рил отец, но и как он говорил.

«Белокурым, любезная Елена Николаевна, идёт или чёрное, или пунсовое… Вот бы весьма шло к вашему лицу платье чёрного атласу с зубчатым, стоячим воротником а-ля Мария Стюарт… или средневековое платье пунсового бархату с небольшим декольте и рубиновым крестиком…»

Конечно, он напоминал юной Елене Николаевне, что её отец беден и при­дётся ей, скорее всего, жить в беднос­ти, но почему бы и не помечтать.

Следующим этапом в разговорах – после модных соблазнов – было ук­репление позиций отца против сына. Раскладывая пасьянс «Наполеон»(!), отец вдруг молвил, кивнув в сторону сына: «Вот этот молодой человек тоже, вер­но, мечтает: мол, помрёт в некий срок па­пенька и будут у него куры не клевать золота! А куры-то и впрямь не будут клевать, потому что клевать будет нечего. У папеньки, разумеется, кое-что есть… только навряд оно сынку достанется, не очень-то он папеньку своей любовью жалует…»

Так отец укрепил свои бастионы. Позиции отца и сына были обозначе­ны достаточно ясно, хотя и иносказа­тельно. И вот это словесное выраже­ние отцовской позиции, невольно обозначившейся в самих словах, заслу­живает особого внимания. Речь отца иронична, шутлива (почему бы и не помечтать), но между тем он так тщательно выбирает наряды для Еле­ны Николаевны, так обрисовывает их наглядно, ярко – чёрного атласу, пун­сового бархату. Выделим эти соче­тания – они типичны для отца как особая его характеристика. Дело в том, что уже во времена молодого Бунина (а следовательно, и сына) произноше­ние пунсовый было архаичным. Сло­варь В. И. Даля даже не фиксирует его. Это форма XVIII в., когда цвето­вое определение пунсовый, заимство­ванное вместе с модными француз­скими наименованиями, шло через польский ропsowy – пунсовый (из французского ропсеаи «полевой мак», «цветок мака»). Со временем польский оттенок произношения ус­тупил место французской огласовке. У отца такая речевая краска говорит о его возрасте, принадлежности к дру­гому поколению, его близости к ушед­шему веку. Эта речевая краска уси­лена и старыми падежными оконча­ниями родительного падежа на -у: ат­ласу, бархату. Дыхание архаики в речи, казалось бы, отдаляет отца от юной Елены Николаевны. В этом смысле работают и уже устаревающие обращения папенька, и разговорное помрёт, и усилительные частицы в словах куры-то, не очень-то. и др.

Из уст отца Елена Николаевна по­лучает точную информацию о поло­жении дел и намерений. Однако юность берёт своё: «Скажи же наконец ему, что ты любишь меня, что всё равно ничто в мире не раз­лучит нас!»

Но… сын вынужден уехать. Он по­ступает в Петербурге в министерство иностранных дел и пишет отцу, что навсегда «отказывается от наследства и от всякой помощи». А вскоре узна­ёт, что отец оставил службу и тоже переехал в Петербург «с прелестной молоденькой женой».

«И, входя однажды вечером в партер в Мариинском театре… вдруг увидал и его и её… Он, во фраке, сутулясь, вороном, вни­мательно читал, прищурив один глаз, про­грамму. Она, держась легко и стройно, в высокой причёске белокурых волос, ожив­лённо озиралась кругом… На шейке у неё тёмным огнём сверкал рубиновый крес­тик… род пеплума из пунцового барха­та был схвачен на левом плече рубино­вым аграфом…»

Род пеплума из пунцового барха­та – сообщает сын, и говорит так, как говорит его поколение, без вся­кой архаики. Его речь – слова (пун­цового), их форма (бархата) – иная. Отец и сын разошлись внутренне, раз­межевались духовно. Их не связыва­ет даже речь, настолько различны их миры. И нет влияния семьи, дома, которых, собственно, не было, а лицей прививал то, что диктовало время.

Две формы слова: пунсовый и пун­цовый – принадлежат разным эпо­хам, да и другие словесные различия тонко выделили и противопоставили характеры, жизненную среду, время отца и сына, помогли обозначить меж­ду ними границу, межу. Всё разное у этих родных людей, живущих в слож­ное время социальных сдвигов, время непонимания между отцами и детьми.

Победил ворон – Наполеон. Но сами символы тревожны, они из ста­рого мира («ворон» – и «прелестная молоденькая жена» в платье «пунсового бархату» – «пунцового барха­та», как сообщает сын).

А что же Елена Николаевна? Чего здесь больше – неумения разгадать характер юноши (без средств!) или предпочтения богатого и властного отца? А может быть, юная душа, на­терпевшаяся бедности, не устояла пе­ред соблазном богатства? Читайте – и найдёте ответы.

Источник: Брагина А. А. Зачем читаем мы? // Русский язык в школе и дома. 2004. – № 4. – С. 14–16.

Наталия Леонова. Иллюстрация к рассказу И. А. Бунина «Ворон»

См.:

Бунин И. А.

https://multiurok.ru/blog/bunin-i-a.html