| II. Работа с текстом. 1. Работа с текстом до чтения. Формулирование темы урока.
2. Работа с текстом во время чтения. Анализ текста.
3. Работа с текстом после чтения.
| – О чём пишут люди дневник? (О себе. О событиях. О других людях.) – Каких людей чаще всего упоминают в дневнике?
(Тех, которые почему-то показались автору важными для его дальнейшей судьбы.) – Давайте попробуем найти тех людей, с которыми Герцен связывает своё дальнейшее развитие. Формулируем тему урока: Какие люди повлияли на судьбу автора дневника?
С. 17–22. И.Е. Протопопов был полон того благородного и неопределённого либерализма, который часто проходит с первым седым волосом, с женитьбой и местом, но всё-таки облагораживает человека. (В Почему же он не прошёл у него? О) Иван Евдокимович был тронут и, уходя, обнял меня со словами: «Дай Бог, чтоб эти чувства созрели в вас и укрепились». Его сочувствие было для меня великой отрадой. Он после этого стал носить мне мелко переписанные и очень затёртые тетради стихов Пушкина «Ода на свободу», «Кинжал»; «Думы» Рылеева; я их переписывал тайком… (а теперь печатаю явно!). (В журнале «Колокол».)
Разумеется, что и чтение моё переменилось. (В каким образом? О) (Наверное, его привлекала революционная литература.) Политика вперёд, а главное – история революции; я её знал только по рассказам m me Прово. В подвальной библиотеке открыл я какую-то историю девяностых годов, писанную роялистом. Она была до того пристрастна, что даже я, четырнадцати лет, ей не поверил. (П) Слышал я мельком от старика Бушо, что он во время революции был в Париже, мне очень хотелось расспросить его; но Бушо был человек суровый и угрюмый, с огромным носом и очками; он никогда не пускался в излишние разговоры со мной, спрягал глаголы, диктовал примеры, бранил меня и уходил, опираясь на толстую сучковатую палку. – Зачем, – спросил я его средь урока, – казнили Людовика Шестнадцатого? Старик посмотрел на меня, опуская одну седую бровь и поднимая другую, поднял очки на лоб, как забрало, вынул огромный синий носовой платок и, утирая им нос, с важностью сказал: – Потому что он изменил отечеству (фр.). – Если б вы были между судьями, вы подписали бы приговор? – Обеими руками. Этот урок стоил всяких субжонктивов (сослагательных наклонений (фр. subjonctif); (В Почему? О) для меня было довольно; ясное дело: что поделом казнили короля. (П)
…
– Что и зачем спрашивал автор у своих учителей? – Какие выводы он сделал из общения со своими учителями? – Напишите литературные портреты И.Е. Протопопова и Бушо.
…
В небольшом городке Тверской губернии жила внучка старшего брата моего отца. Я её знал с самых детских лет, но видались мы редко; она приезжала раз в год на Святки или об Масленицу погостить в Москву с своей тёткой. Тем не менее мы сблизились. (В Почему? О По сходству взглядов на жизнь? По возрасту? По характеру?) Она была лет пять старше меня, но так мала ростом и моложава, что её можно было ещё считать моей ровесницей. Я её полюбил за то особенно, что она первая стала обращаться со мной по-человечески, то есть не удивлялась беспрестанно тому, что я вырос, не спрашивала, чему учусь и хорошо ли учусь, хочу ли в военную службу и в какой полк, а говорила со мной так, как люди вообще говорят между собой, не оставляя, впрочем, докторальный авторитет, который девушки любят сохранять над мальчишками несколько лет моложе их. (П) Мы переписывались, и очень, с 1824 года, но письма – это опять перо и бумага, опять учебный стол с чернильными пятнами и иллюстрациями, вырезанными перочинным ножом; (В Почему на взгляд автора письма – это плохо? О) мне хотелось её видеть, говорить с ней о новых идеях – и потому можно себе представить, с каким восторгом я услышал, что кузина приедет в феврале (1826) и будет у нас гостить несколько месяцев. (П) …
Люди обыкновенно вспоминают о первой молодости, тогдашних печалях и радостях немного с улыбкой снисхождения (В О), как будто они хотят, жеманясь, как Софья Павловна в «Горе от ума», сказать: «Ребячество!» Словно они стали лучше после, сильнее чувствуют или больше. (П) Дети года через три стыдятся своих игрушек, – пусть их (В О), им хочется быть большими, они так быстро растут, меняются, они это видят по курточке и по страницам учебных книг; а, кажется, совершеннолетним можно бы было понять, что «ребячество» с двумя-тремя годами юности – самая полная, самая изящная, самая наша часть жизни, да и чуть ли не самая важная, она незаметно определяет всё будущее. (П) Пока человек идёт скорым шагом вперёд, не останавливаясь, не задумываясь, пока не пришёл к оврагу или не сломал себе шеи, он всё полагает, что его жизнь впереди, свысока смотрит на прошедшее и не умеет ценить настоящего. Но когда опыт прибил весенние цветы и остудил летний румянец, когда он догадывается, что жизнь, собственно, прошла, а осталось её продолжение, тогда он иначе возвращается к светлым, к тёплым, к прекрасным воспоминаниям первой молодости. Природа с своими вечными уловками и экономическими хитростями даёт юность человеку, но человека сложившегося берёт для себя, (В Как это? О) она его втягивает, впутывает в ткань общественных и семейных отношений, в три четверти не зависящих от него, он, разумеется, даёт своими действиями свой личный характер, но он гораздо меньше принадлежит себе, лирический элемент личности ослаблен, а потому и чувства и наслаждение – всё слабее, кроме ума и воли. (П) Жизнь кузины шла не по розам. (В То есть была тяжёлой? О) Матери она лишилась ребёнком. Отец был отчаянный игрок и, как все игроки по крови, – десять раз был беден, десять раз был богат и кончил всё-таки тем, что окончательно разорился. Les beaux restes (остатки) своего достояния он посвятил конскому заводу, на который обратил все свои помыслы и страсти. Сын его, уланский юнкер, единственный брат кузины, очень добрый юноша, шёл прямым путём к гибели: девятнадцати лет он уже был более страстный игрок, нежели отец. (П) Лет пятидесяти, без всякой нужды, отец женился на застарелой в девстве воспитаннице Смольного монастыря. Такого полного, совершенного типа петербургской институтки мне не случалось встречать. (В В чём это проявлялось? О) Она была одна из отличнейших учениц и потом классной дамой в монастыре; худая, белокурая, подслепая, она в самой наружности имела что-то дидактическое и назидательное. Вовсе не глупая, она была полна ледяной настороженности на словах, говорила готовыми фразами о добродетели и преданности, знала на память хронологию и географию, до противной степени правильно говорила по-французски и таила внутри самолюбие, доходившее до искусственной, иезуитской скромности. (П) Сверх этих общих черт «семинаристов в жёлтой шали», она имела чисто невские или смольные. Она поднимала глаза к небу, полные слёз, говоря о посещениях их общей матери (императрицы Марии Фёдоровны), была влюблена в императора Александра и, помнится, носила медальон или перстень с отрывком из письма императрицы Елизаветы: «Il a repris son sourire de bienveillance!» (На его устах вновь появилась благосклонная улыбка! фр.) Можно себе представить стройное trio, составленное из отца-игрока и страстного охотника до лошадей, цыган, шума, пиров, скачек и бегов, дочери, воспитанной в совершенной независимости, привыкшей делать что хотелось в доме, и учёной девы, вдруг сделавшейся из пожилых наставниц молодой супругой. Разумеется, она не любила падчерицу, разумеется, что падчерица её не любила. Вообще между женщинами тридцати пяти лет и девушками семнадцати только тогда бывает большая дружба, когда первые самоотверженно решаются не иметь пола. Я нисколько не удивляюсь обыкновенной вражде между падчерицами и мачехами, она естественна, она нравственна. (В В чём же её нравственность? О) Новое лицо, вводимое вместо матери, вызывает со стороны детей отвращение. Второй брак – вторые похороны для них. В этом чувстве ярко выражается детская любовь, она шепчет сиротам: «Жена твоего отца вовсе не твоя мать». Христианство сначала понимало, что с тем понятием о браке, которое оно развивало, с тем понятием о бессмертии души, которое оно проповедовало, второй брак – вообще нелепость; но, делая постоянно уступки миру, церковь перехитрила и встретилась с неумолимой логикой жизни – с простым детским сердцем, практически восставшим против благочестивой нелепости считать подругу отца – своей матерью. С своей стороны, и женщина, встречающая, выходя из-под венца, готовую семью, детей, находится в неловком положении; ей нечего с ними делать, она должна натянуть чувства, которых не может иметь, она должна уверить себя и других, что чужие дети ей так же милы, как свои. (П)
…
Я думаю, то влияние кузины на меня было очень хорошо; (В О) тёплый элемент взошёл с нею в моё келейное отрочество, отогрел, а может, и сохранил едва развёртывавшиеся чувства, которые очень могли быть совсем подавлены иронией моего отца. Я научился быть внимательным, огорчаться от одного слова, заботиться о друге, любить; я научился говорить о чувствах. Она поддержала во мне мои политические стремления, пророчила мне необыкновенную будущность, славу, – и я с ребячьим самолюбием верил ей, что я будущий «Брут или Фабриций». Мне одному она доверила тайну любви к одному офицеру Александрийского гусарского полка, в чёрном ментике и в чёрном доломане; это была действительная тайна, потому что и сам гусар никогда не подозревал, командуя своим эскадроном, какой чистый огонёк теплился для него в груди восьмнадцатилетней девушки. Не знаю, завидовал ли я его судьбе, – вероятно, немножко, – но я был горд тем, что она избрала меня своим поверенным, и воображал (по Вертеру), что это одна из тех трагических страстей, которая будет иметь великую развязку, сопровождаемую самоубийством, ядом и кинжалом; мне даже приходило в голову идти к нему и всё рассказать. (П)
…
Кузина оставалась до октября месяца. Отец звал её назад и обещал через год отпустить её к нам в Васильевское. Мы с ужасом ждали разлуки, и вот одним осенним днём приехала за ней бричка, и горничная её понесла класть кузовки и картоны, наши люди уложили
всяких дорожных припасов на целую неделю, толпились у подъезда и прощались. Крепко обнялись мы, – она плакала, и я плакал, бричка выехала на улицу, повернула в переулок возле того самого места, где продавали гречневики и гороховый кисель, и исчезла; я походил по двору – так что-то холодно и дурно, взошёл в свою комнату – и там будто пусто и холодно, принялся готовить урок Ивану Евдокимовичу, а сам думал – где-то теперь кибитка, проехала заставу или нет?
– Какое влияние оказала на автора кузина? – Почему о кузине автор вспоминает с такой теплотой? – Составьте литературный портрет кузины.
С. 25. Запыхавшись и раскрасневшись, стояли мы там, обтирая пот. Садилось солнце, купола блестели, город стлался на необозримое пространство под горой, свежий ветерок подувал на нас, постояли мы, постояли, оперлись друг на друга и, вдруг обнявшись, присягнули, в виду всей Москвы, пожертвовать нашей жизнью на избранную нами борьбу. Сцена эта может показаться очень натянутой, очень театральной, а между тем через двадцать шесть лет я тронут до слёз, вспоминая её, она была свято искренна, это доказала вся жизнь наша. Но, видно, одинакая судьба поражает все обеты, данные на этом месте; Александр был тоже искренен, положивши первый камень храма, который, как Иосиф II сказал, и притом ошибочно, при закладке какого-то города в Новороссии, – сделался последним. Мы не знали всей силы того, с чем вступали в бой, но бой приняли. Сила сломила в нас многое, но не она нас сокрушила, и ей мы не сдались, несмотря на все её удары. Рубцы, полученные от неё, почтенны, – свихнутая нога Иакова была знамением того, что он боролся ночью с Богом. С этого дня Воробьёвы горы сделались для нас местом богомолья, и мы в год раз или два ходили туда, и всегда одни. Там спрашивал меня Огарёв, пять лет спустя, робко и застенчиво, верю ли я в его поэтический талант, и писал мне потом (1833) из своей деревни: «Выехал я, и мне стало грустно, так грустно, как никогда не бывало. А всё Воробьёвы горы. Долго я сам в себе таил восторги; застенчивость или что-нибудь другое, чего я и сам не знаю, мешало мне высказать их, но на Воробьёвых горах этот восторг не был отягчён одиночеством, ты разделял его со мной, и эти минуты незабвенны, они, как воспоминания о былом счастье, преследовали меня дорогой, а вокруг я только видел лес; всё было так синё, синё, а на душе темно, темно… Напиши, – заключал он, как в этом месте (на Воробьёвых горах) развилась история нашей жизни, то есть моей и твоей».
– Почему истории клятвы на Воробьевых горах автор придаёт такое большое значение?
С. 28. Шиллер остался нашим любимцем, лица его драм были для нас существующие личности, мы их разбирали, любили и ненавидели не как поэтические произведения, а как живых людей. Сверх того, мы в них видели самих себя. Я писал к Нику, несколько озабоченный тем, что он слишком любит Фиеско, что за «всяким» Фиеско стоит свой Веринна. Мой идеал был Карл Моор, но я вскоре изменил ему и перешёл на маркиза Позу. На сто ладов придумывал я, как буду говорить с Николаем, как он потом отправит меня в рудники, казнит. Странная вещь, что почти все наши грёзы оканчивались Сибирью или казнью и почти никогда – торжеством, неужели это русский склад фантазии или отражение Петербурга с пятью виселицами и каторжной работой на юном поколении? Так-то, Огарёв, рука в руку входили мы с тобой в жизнь! Шли мы безбоязненно и гордо, не скупясь, отвечали всякому призыву, искренно отдавались всякому увлечению. Путь, нами избранный, был нелёгок, мы его не покидали ни разу; раненные, сломанные, мы шли, и нас никто не обгонял. Я дошёл… не до цели, а до того места, где дорога идёт под гору, и невольно ищу твоей руки, чтоб вместе выйти, чтоб пожать её и сказать, грустно улыбаясь: «Вот и всё!» А покамест в скучном досуге, на который меня осудили события, не находя в себе ни сил, ни свежести на новый труд, записываю я наши воспоминания. Много того, что нас так тесно соединяло, осело в этих листах, я их дарю тебе. Для тебя они имеют двойной смысл – смысл надгробных памятников, на которых мы встречаем знакомые имена…
– С чем, в том числе, сравнивает автор дневник? (С надгробным камнем.) – Почему люди всё время возвращаются мыслями к временам, когда они были детьми? (Найдите ответ на этот вопрос в тексте.) – Составляем блок-схему с использованием литературных портретов персонажей дневника. Предполагаем, какие качества передавали Герцену его знакомые, родственники и друзья. Индивидуальная работа с составлением блок-схемы и последующей проверкой с цитированием. (Вероятно, от Протопопова и Буше он учился анализировать, делать выводы и принимать за них ответственность – а это черты гражданского самосоздания. От кузины он научился добру и отзывчивости; у Огарёва – самоотверженности и приверженности идеям добра и справедливости.) – Делаем инверсию и пробуем рассказать о Герцене от лица учителя Буше, кузины, Николая Огарёва, используя текст дневника (работа по группам). – Подводим итоги.
|
1 507 084
2 
