Тема «Революционная смута на Дальнем Востоке России: историографический анализ»

МИНОБРНАУКИ РОССИИ

Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение

высшего профессионального образования

«Приамурский государственный университет имени Шолом-Алейхема»

ФАКУЛЬТЕТ филологии, истории и журналистики

КАФЕДРА истории и архивоведения

Направление Педагогическое образование 44.04.01 История России

ВКР ДОПУЩЕНА К ЗАЩИТЕ Заведующий кафедрой истории и архивоведения к.и.н., доцент ____________________ Примак П.В. «_____»._________________.2016 г.

ВЫПУСКНАЯ КВАЛИФИКАЦИОННАЯ РАБОТА

(магистерская работа)

на тему «Революционная смута на Дальнем Востоке России: историографический анализ»

Студентка 2 курса

В.В Очнева

Научный руководитель

А.А. Азаренков, к.и.н., доцент

ВКР защищена с оценкой ______________ Технический секретарь ГЭК ______________________Т.И. Ларина

102 пт

г. Биробиджан

2016

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ 3

ГЛАВА 1. СОВЕТСКАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ РЕВОЛЮЦИОННОЙСМУТЫ НА ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ 11

1.1 Первые документальные публикации советского Дальнего Востока 11

1.2 Идеологизация истории революционной смуты на Дальнем Востоке в документальных публикациях 19

1.3 История революционной смуты на Дальнем Востоке в исследованиях советских исследования середины 1950-х – конец 1980-х гг. 23

ГЛАВА 2. ОЦЕНКА РЕВОЛЮЦИОННЫХ СОБЫТИЙ НА ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ В ЗАРУБЕЖНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ 42

2.1 Русская эмигрантская историография революционной смуты на Дальнем Востоке 42

2.2 Англо-американская историография Октябрьской революции и гражданской войны в России 47

2.3 История революционной смуты на Дальнем Востоке годов в публикациях японских исследователей 61

2.4 Проблемы Октября, гражданской войны и интервенции на Дальнем Востоке в современной историографии КНР 68

ГЛАВА 3. СОВРЕМЕННЫЙ ВЗГЛЯД НА ИСТОРИЮ РЕВОЛЮЦИОННОЙ СМУТЫ НА ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ 76

3.1 История революции на Дальнем Востоке в исследованиях конца 1980-х – 2000-х годах 76

3.2 Современная историография белого движения и Гражданской войны на Дальнем Востоке 83

3.3 Дальневосточная республика как объект новейших исследований 91

ЗАКЛЮЧЕНИЕ 97

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ 103

ВВЕДЕНИЕ

Актуальность исследования определяется тем, что в период политических трансформаций, радикальной ломки сфер общественной жизни в России происходит переоценка важнейших исторических событий, возрастает роль и значение исторического знания.

Октябрьская революция по праву считается одним из грандиозных исторических событий ХХ века, которое оказало влияние на всю мировую историю.

Россия подошла к 1917 году с нарастающим общим кризисом всей сущест­вовавшей системы и власти, и общественного строя. Участие в мировой вой­не поглощало огромные средства, истощало финансы. Глубокий кризис пора­зил основные отрасли хозяйства. В стране быстро нарастала революционная ситуация, в феврале—марте 1917 года переросшая в революцию, сначала буржуазно-демократическую, а с октября этого же года, согласно большевистской доктрине, — социалистическую.

В состоянии революционных потрясений, естественно, оказался и Дальний Восток России. В силу региональной специфики и империалистической интервенции здесь они продолжались дольше, чем в других регионах стра­ны, — около шести лет.

Событийная сторона революционного процесса 1917 года в России в общих чертах представлена в огромном количестве разнообразной литературы, накоплен обширный корпус исторических источников. Однако и отечественные, и зарубежные историки, оперируя макроисторическими явлениями, часто схематизировали и нивелировали революционный процесс, что исключительно осложняет выяснение его закономерностей и особенностей. Кроме того, следует учитывать склонность историков к политической конъюнктуре. Как следствие этого, происходит постоянная переоценка знаковых, рубежных событий прошлого человеческого бытия.

        Историография Октябрьской революции представляет совокупность различных исторических исследований на основе различных исторических концепций и разных мировоззренческих взглядов.

Вследствие этого, при изучении различных точек зрения на рассматриваемое историческое событие необходимо рассматривать их через призму политических убеждений авторов этих трудов.

В изучении революций 1917 г., гражданской войны можно выделить два периода: советский — 1920-е—конец 1980-х гг., который в свою очередь можно условно разделить на два этапа; постсоветский — с1990-х годов XX века до настоящего времени. Два периода изучения отличаются друг от друга концепциями и подходами.

В ходе первого этапа изучаются представления первых советских

историков и эмигрантского сообщества. Основными внешними факторами, которые определили развитие исторических исследований в СССР, стала идеологическая заданность и административный контроль со стороны партийных органов. Вследствие этого советские исследователи, освещая те или иные сюжеты принимали позицию большевистских структур. Кроме того, суждения советских историков 1920-х –первой половины 1980-х гг. значительно не изменялись. Ученые лишь уточняли и конкретизировали понятия , касающиеся революционной смуты.

Эмигрантское же сообщество и зарубежные исследователи были освобождены от давления указанных внешних факторов и поэтому имело возможность высказывать собственную, а не навязанную со стороны позицию.

Второй этап изучения проблемы характеризуется переменами, охватившими историческую науку после XXсъезда КПСС. Новое поколение советских исследователей рассматривало тему революционной смуты в России, привлекая широкий круг источников и выявляя новые факты политики белых правительств и большевиков. Был значительно ослаблен идеологический контроль за деятельностью ученых, они получили большую свободу действий. В конце 1950-х гг. были сделаны первые попытки изучения советской политики.

Третий период выделен нами на основании изменений произошедших в общественно-политическом и научном плане. Начиная с середины 1980-х гг. исследования по истории Гражданской войны обогатились новыми документами, которые раскрывали сущность советской системы.

Данные изменения дали развитие новым концептуальным подходам исследования (модернизационному и либеральному). Необходимо отметить, что историки изучающие процессы революционной смуты в России в целом и на Дальнем Востоке в частности, в 1990 –2000-е гг. представляют собой более или менее новое, современное поколение отечественных исследователей.

В российской и мировой историографии продолжает оставаться актуальным анализ причин и последствий Октябрьской революции и Гражданской войны, складывания новой системы власти и возможностей альтернативного развития в тот период. Недостаточная изученность регионального аспекта оказывает негативное воздействие на понимание происходящих изменений в России и ее регионах в 1917 - 1922 гг., остается источником научных разногласий.

Объектом исследования является документальные публикации и исследования по истории революционной смуты на Дальнем Востоке.

Предмет исследования - анализ концептуальных оценок революционной смуты на Дальнем Востоке в советской и постсоветской, а также зарубежной историографии.

Цель этой работы – анализ различных подходов к изучению событий революционной смуты на Дальнем Востоке.

Исходя из поставленной цели в работе решались следующие задачи:

- выявить, отобрать и систематизировать источники по истории революционной смуты в Росси и в частности на Дальнем Востоке;

-определить основные этапы историографического анализа проблемы;

- изучить основные этапы развития революционной смуты;

- систематизировать взгляды историков, исследователей на события, происходившие на Дальнем Востоке в 1917-1922 годах;

- проанализировать различные концепции и оценки на каждом этапе накопления исторических знаний по исследуемой теме.

Хронологические рамки исследования охватывают период 1920-х – 2000-х годов, то есть со времени появления первых публикаций с оценочными суждениями по рассматриваемой проблеме и до настоящего времени. До 1950-х годов центральное место в исследовании советской историографии заняли жестко идеализированные работы. К концу 1950-х и до середины 1980-х годов, в оборот стали вводится новые источники, которые также сохраняли основы марксисткой методологии. В настоящее время для изучение истории революционной смуты вовлекаются зарубежные, а также рассекреченные и малоизвестные архивные документы, а публикации выходят в контексте различных концепций исторических событий.

Методологическую основу исследования определяют принципы научной объективности, историзма, которые предполагают проведение анализа историографических источников в процессе их эволюции в связи с объективными условиями их формирования.

При анализе историографических источников использованы следующие методы: общенаучные - анализ и синтез, индукция и дедукция; специально-исторические - историко-сравнительный, историко-типологический и проблемно-хронологический. Используемый в работе историко-системный метод дает возможность выявить влияние внутренних и внешних факторов на развитие мировых тенденций в изучении историографии революционной смуты в России и в частности на Дальнем Востоке.

Источниковая база работы представлена широким комплексом исторических и историографических источников. К историографическим источникам относятся специальные работы, посвященные различным аспектам истории революционной смуты на территории Дальнего Востока. В круг историографических источников входят не только научные монографии, книги, брошюры, статьи, но и авторефераты диссертаций, тезисы выступлений на конференциях.

По характеру они представляют собой научную, научно-популярную, мемуарную, публицистическую и справочную литературу.

В содержательном и видовом отношении все историографические источники можно разделить на несколько видов.

Во-первых, это общие коллективные фундаментальные труды по истории Гражданской войны. Созданию подобных трудов традиционно придавалось самое серьезное значение в отечественной исторической науке, для их подготовки формировались крупные авторские коллективы, они определяли ключевые принципы разработки рассматриваемой проблемы. Таким трудом, используемым в работе, можно отнести работу группы авторов - видных ученых-историков и краеведов Дальнего Востока - История Дальнего Востока России, изданной во Владивосток. В книге показывается развитие революционных событий на Дальнем Востоке России в период революций 1917 г., гражданской войны и иностранной интервенции, роль классов и партий в революционном процессе, становление и развитие новых альтернативных политических систем в период от Февраля к Октябрю, при первых Советах и белогвардейской власти, в буферной Дальневосточной республике. Дается анализ большевистской стратегии и тактики, характера Белого движения. Освещается ход гражданской войны, иностранной интервенции, дипломатической борьбы. Показываются состояние и развитие экономики и культуры Дальнего Востока. Объективности изложения этой истории способствовали отказ авторов от многих устаревших концепций и стереотипов, новые подходы к оценке исторических событий, введение в научный оборот многих новых источников, в том числе и иностранных.

Во-вторых, это монографические исследования по рассматриваемой

проблеме, характеристике которых уделяется значительное место в исследовании. Именно научная монография представляет для профессионального исследователя наиболее полные возможности озвучить свою позицию по тем или иным вопросам, представить ее в развернутом виде. В исторической литературе освещалось. Наиболее обстоятельно, комплексно проведение Советами первых революционных преобразований отражено в монографии А.И.Крушанова «Победа советской власти на Дальнем Востоке и в Забайкалье (1917—апрель 1918 г.)», монографическое исследование М.И. Светачева рассказывает о международной интервенции в Сибири и на Дальнем Восток, итог изучению истории ДВР был подведен в монографии В.В. Сонина «Становление Дальневосточной республики. 1920—1922», анализ советской историографии революций 1917 г., гражданской войны и интервенции на Дальнем Востоке дается в двух монографиях иркутского историка И.В. Наумова, оценке Белого движения посвящена коллективная монография В.А.Бордюгова, А.И.Ушакова и В.Г.Чуракова. История революций, Гражданской войны и интервенции также рассмотрены в монографиях таких авторов как Т.А. Немчинова, Ю.Г.Куцый, А.А. Тушков, Д.В. Морли, Т.Окубо и других.

Не менее важную роль в качестве историографического источника играют кандидатские и докторские диссертации. Они позволяют судить не только о степени изученности той или иной проблемы, но и о возникновении новых направлений в ее исследовании, их значение заключается в постановке методологических, источниковедческих, методических и иных вопросов, редко затрагиваемых в другой литературе. В работе использовались диссертации и авторефераты диссертаций следующих авторов Д.М. Исповедников, Д.В. Плюйко, Л.Н. Долгов, В.А. Кожевников и других.

Более компактную и оперативную форму исторического исследования представляет научная статья: исследователь при ее написании ограничен объемом публикации, зато может быстрее высказать новые положения, впоследствии нередко получающие дальнейшее развитие в монографии или коллективном труде, в сжатом виде представив аргументацию собственной позиции. При написании работы использовались научные статьи таких авторов как Б.И. Мухачев, А.Ю. Бушев, А.В.Балицкий, Э.В. Ермакова и других.

Специфическим видом историографических источников являются материалы научных конференций, которые фиксируют обсуждение наиболее значимых, приоритетных направлений исторических исследований, позволяющие выявить дискуссионные вопросы темы революционной смуты на Дальнем Востоке.

Самостоятельную историографическую ценность представляют публикации, в содержании, которых тема революционной смуты на Дальнем Востоке является основной. К этой группе источников можно в полной мере отнести работы таких авторов как: И.В. Наумов, Б.И. Мухачев и другие. Работы названных историков наиболее глубоко и полно раскрывают сущность революций и Гражданской войны на Дальнем Востоке политике большевиков и белых правительств Дальнего Востока.

Кроме того, были использованы источники личного происхождения

участников Гражданской войны на востоке России. Первые попытки воссоздать историю революционной смуты на Дальнем Востоке в целом и дать оценку основным ее событиям были предприняты отдельными авторами уже в 20-е гг., когда появились работы первых советских историков и участников революционных событий (Погребецкий А.И., Виленский В.Д., Парфенов П.С., Ильюхов Н.К., Покус Я.З. и другие.)

Теоретическая и практическая значимость исследования заключается в том, что оно может быть использовано в учебном процессе, а также для создания трудов по данной проблеме.

Структура работы состоит из введения, трех глав, заключения и списка использованных источников и литературы.

ГЛАВА 1. СОВЕТСКАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ РЕВОЛЮЦИОННОЙ СМУТЫ НА ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ 1.1 Первые документальные публикации советского Дальнего Востока

26 октября (8 ноября по новому стилю) 1917 года в Хабаровске - столице дальнево­сточной окраины России - узнали о кровавом перевороте в Петрограде. Комиссар Временного правительства Российской Республики по делам Дальнего Востока А.Н.Русанов совместно с председателем краевого совета рабочих и солдатских депутатов Н.А.Вакулиным опубликовал в газете «При­амурские известия» воззвание к хабаровчанам, ко всем жителям Дальнего Востока.

Это воззвание было перепечатано всеми га­зетами Дальнего Востока и Сибири, и с тех пор не воспроизводилось ни в исторической, ни в какой другой печати.

Особенностью политической ситуации Дальнего Востока было позднее установление в регионе Советской власти. Это объяснялось не только социальными условиями, но и малочисленностью большевистских организаций, а также отдалённостью края от центра. Парадоксально, но когда в Петрограде и центре России уже установилась власть Советов, на Дальнем Востоке России у власти стоял ещё Комиссар Временного правительства правый эсер А. Н. Русанов. Только на III съезде Советов Дальнего Востока, состоявшемся в Хабаровске 12-20 декабря 1917 г., была провозглашена новая власть. Съезд избрал Дальневосточный краевой комитет Советов под председательством большевика А. М. Краснощёкова. В январе 1918 г. в состав краевого комитета, кроме 8 большевиков и 4 левых эсеров, вошли ещё 5 представителей Приморского земства. Так была создана демократическая коалиция Советов и местных самоуправлений, которая была призвана расширить социальную базу Советской власти в регионе.

В конце 1917 и до середины 1918 гг. широкие массы населения и армии поддержали политику большевиков по прекращению войны, национализации средств производства, а беднейшая часть крестьянства — по аграрному вопросу [36; 16].

Особенностью данного этапа явилось то, что гражданская война, длившаяся столь долго, запечатлелась ярче в сознании людей, вытеснив в известной степени события Октября на Дальнем Востоке. Поэтому первые работы были посвящены гражданской войне.

Оперативная издательская деятельность на Дальнем Востоке развернулась вокруг нескольких центров Дальсовнарком, Центрсибирь, которые в 1917-1918 годах тиражировали просветительские брошюры с протоколами съездов народных представителей, декретами ВЦИК, СНК РСФСР. Для общественного резонанса публиковались секретные документы императорского времени, распространялись фальсификации.

В тоже время белогвардейская печать выпускала публикации с разъяснением позиции властей, обращения.

Можно сказать, что шла активная агитационная работа или информация борьба.

С образованием Дальневосточной республики главной задачей стало освещение демократических принципов политики «буферной территории». Общее для этой децентрализованной деятельности стремление перевести противостояние в плоскость информационной борьбы, дипломатических переговоров проявилось в преимущественно милитаристской риторике печатной продукции.

Впервые идея создать буферное государство на Дальнем Востоке была высказана Политцентром (Иркутск), в который входили эсеры и меньшевики.

В состав ДВР входили: Забайкальская, Амурская, Приморская, Сахалинская и Камчатская области, а также полоса отчуждения КВЖД. Территория республики простиралась от реки Селенга и озера Байкал до Тихого океана. ДВР - буржуазно-демократическая республика.

Первой столицей республики был Верхнеудинск (ныне - Улан-Удэ), а в октябре 1920 года, после освобождения от белогвардейцев, главным городом стала Чита.

Верховным органом законодательной власти ДВР являлись Народное собрание и избираемое правительство из 7 человек, которое было как бы коллективным президентом республики. Возглавлял правительство А.М.Краснощеков.Высший исполнительный орган власти - Совет министров, назначаемый правительством и ответственный перед ним. П.М.Никифоров в своих «Записках премьеpa ДВР» пишет: «В состав коалиции вошли: председатель совета Управляющих - Никифоров П.М., управляющий ведомством транспорта - Кушнарев И.Г., продовольствия - А.С. (большевики), юстиции - народный социалист; финансов - Циммерман И.И.; промышленности и торговли - Бринер Б.Ю. (капиталисты), иностранных дел - Виноградов В.А, (кадет, бывший член эсеровской Директории, высланный за границу Колчаком), государственного контроля - Исакович Б.Я. (директор Русско-Азиатского банка), военных дел - генерал Болдырев, управляющий делами - Дмитраш В.И.(народный социалист).

Органы госбезопасности республики (государственная политическая охрана), по сути дела, были отделением ВЧК. Ими безраздельно руководили большевики.

Народно-революционная армия ДВР считалась одной из армий Советской России. Высший комсостав НРА назначался Реввоенсоветом РСФСР и утверждался ЦК или Политбюро ЦК РКП(б). Вооруженными силами ДВР командовали Г.Х.Эйхе, В.К.Блюхер, И.П.Уборевич.

По Конституции ДВР в государстве сохранялась частная собственность, но земли, недра, леса и водные богатства были национализированы.

Ни одна из политических партий не считалась правящей в ДВР [30; 41]. Историография Дальневосточной республики - составная часть историографии гражданской войны и интервенции в СССР и на Дальнем Востоке в частности.

Первой публикацией по истории Дальневосточной республики можно считать брошюру «Как краснел Дальневосточный буфер», которую в ноябре 1922 гола выпустил Военный Совет Красной Армии и Флота Дальнего Востока. В брошюре рассматривались причины быстрой советизации органов власти Дальневосточной Республики и переход власти от Народного собрания ДВР к Дальревкому.В этой работе предлагается рассматривать классовую сущность ДВР не как явление неизменное, статичное, а в процессе эволюции от буржуазно-демократической республики к диктатуре пролетариата: «Как уступка буржуазной Японии - буфер должен был иметь буржуазно-демократические законы и порядок, как красный он должен быть построен так, чтобы эти буржуазные законы и порядки служили интересам пролетариата и беднейшего крестьянства, по существу своему не мешали ему вести революционную борьбу с противниками власти Советов, сохранили Дальвосток для Совроссии», - подчеркивают авторы брошюры2

В исторической литературе достаточно полно и глубоко исследованы причины образования буферного государства, процесс его создания. Остаются, однако, еще неисследованными многие вопросы внутренней и внешней политики ДВР и, в частности, нет единого мнения о сути политического строя республики.

Одна группа ученых считала и считает, что ДВР являлась народно-демократической республикой, имея в виду то, что народная демократия представляла одну из форм диктатуры пролетариата, хотя и отличную от Советов. Конституция «буфера», по их мнению, была буржуазно-демократической лишь по видимости. Начало таким взглядам положила 3.Карпенко , которая считала, что строй Дальневосточной республики был "своеобразной, единственной в истории формой демократической диктатуры пролетариата", а по тексту Конституции республики, утверждает автор, представляла собой «идеальный образец эсеровского народоправия».

Другая группа авторов видит в Дальневосточной республике государство революционно-демократической диктатуры пролетариата и крестьянства, государство переходного типа, которое по мере ликвидации контрреволюции перерастало в государство диктатуры пролетариата. Они считают, что ДВР была прообразом республик "народной демократии" Центральной и Юго-Восточной Европы, имея в виду то, что "народная демократия" выступала здесь как форма революционно-демократической власти [1; 37].

Центром публикаторской деятельности в 1920-х годах являлись Испарта и Центрархив, сотрудники которых обладали высокой квалификацией. Они выявляли, систематизировали материал, производили его осмысление. Затем готовились журнальные публикации по истории революций, Гражданской войны и интервенции на Дальнем Востоке.

Одновременно были организованы местные истпарты при республиканских, губернских и краевых партийных органах. В 1920-е гг. Дальистпарт выпустил три сборника, в которые вошло большое количество резолюций, постановлений, обращений, приказов и отчетов как советских, так и контрреволюционных органов. Заслуживают внимания материалы Урульгинской конференции 28 августа 1918 г., на которой коммунисты обсуждали и решали принципиальные вопросы продолжения борьбы в нелегальных условиях в Забайкалье после того, как атаман Г.М.Семенов при поддержке чехословаков и Японии начал наступление на Читу; материалы о выступлении Р.Гайды 17-20 ноября 1919 г. во Владивостоке, которые свидетельствуют об активной роли эсеров в этом восстании и позиции «постольку – поскольку», занятой коммунистами; «Дневник коммуниста» А.Н.Яременко, в котором автор рассказал об организации большевистского подполья и партизанской движения в Приморье, среди причин партизанского движения он называет белый террор и показывает, что руководителями партизанских отрядов были сельские учителя; записки И.Г.Кушнарева о переговорах с атаманом Г.М.Семеновым летом 1920 г., раскрывающие тактику коммунистов, мелкобуржуазных партий и Г.М.Семенова во время объединения областей Дальнего Востока в составе Дальневосточной Республики.

В целом эти сборники представляют собой не просто накопление материала, но и его осмысление, причем многие идеи авторов (например о группировке политических сил) не потеряли актуальности и до настоящего времени.

Погребецкий А.И. рассматривал Гражданскую войну в рамках своего исследования финансовой системы Дальнего Востока. Используя периодическую печать, материалы правительственных ведомств, отчеты банков он проследил за тем, как попытки разрешить кризис разменных денег путем многочисленных эмиссий вели к ухудшению экономической ситуации и лишали власть устойчивых позиций.

На первом этапе первого периода, в 20-е гг., авторами первых книг и статей часто становились сами участники революционных событий (В.Д. Виленский, П.С. Парфенов, Н.К. Ильюхов, Я.З. Покус и другие).

В своих работах П.С. Парфенов основывался не только на документальные источники, но и на личные воспоминания. В них автор обосновывает отрицательное отношение США к захватническим планам Японии и доказывает, что дальневосточные эсеры и меньшевики ориентировались на американскую интервенцию. В своих трудах он показывает практические шаги мелкобуржуазных партий по созданию буферного государства с целью выиграть время для наступления на Советскую Россию, а также изучает деятельность кадетов, которые под влияние идей «сменовеховцев» реализовывали лозунг «гражданского мира» с большевиками и вступали с ними в коалиционные правительства. В работе подробно освещена ситуация на Дальнем Востоке в 1920-начале 1921 годах. Автор отрицательно относился к политике большевиков в начале 1920 года, потому что они отвергли идею «единого национального фронта» для борьбы с Японией и придерживались тактики буферного строительства. Одним из недостатков работы П.Парфенова является то, что он подает фактический материал выборочно, пытаясь показать, что буфер, который предложил Краснощеков, не отличался в существенных чертах от того, который планировали эсеры и меньшевики. Существенной разницей было то, что эсеры и меньшевики проектировали буржуазно-демократический буфер с целью обособиться от Советской России, а коммунисты создавали буфер, имея в виду присоединение ДВР к РСФСР.

Я.З. Покус в по-военному прямолинейном, лишенном аналитической составляющей труде о стратегии НРА в операциях1921-1922 гг. ссылался на информационные сводки из архива при штабе возглавляемой им 2-й Приамурской дивизии.

В работах конечно присутствует субъективизм, но они представляют ценность в силу вариативной интерпретации сюжетов и уникальности приведенных, большей частью не сохранившихся документов.

Итак, первые публикации после октябрьских событий представляли из себя сборники с протоколами съездов народных представителей, декретами ВЦИК, СНК РСФСР. Для общественного резонанса публиковались секретные документы императорского времени, распространялись фальсификации.

В тоже время белогвардейская печать выпускала публикации с разъяснением позиции властей, обращения.

С образованием Дальневосточной республики главной задачей стало освещение демократических принципов политики «буферной территории».

Первой публикацией по истории Дальневосточной республики можно считать брошюру «Как краснел Дальневосточный буфер», которую в ноябре 1922 гола выпустил Военный Совет Красной Армии и Флота Дальнего Востока.

Центром публикаторской деятельности в 1920-х годах являлись Испарта и Центрархив, а также их региональные отделения, сотрудники которых обладали высокой квалификацией. Они выявляли, систематизировали материал, производили его осмысление. Затем готовились журнальные публикации по истории революций, Гражданской войны и интервенции на Дальнем Востоке.

Первые попытки воссоздать историю революционной смуты на Дальнем Востоке в целом и дать оценку основным ее событиям были предприняты отдельными авторами уже в 20-е гг., когда появились работы первых советских историков и участников революционных событий (Погребецкий А.И., Виленский В.Д., Парфенов П.С., Ильюхов Н.К., Покус Я.З. и другие.)

Вовлеченность в научную деятельность в 1920 -е гг. профессиональных

историков и участников событий, выходцев из разных социокультурных групп, обусловила плюрализм взглядов и тот факт, что запечатленный в публикациях образ революционной смуты на Дальнем Востоке получился многоплановым.

1.2 Идеологизация истории революционной смуты на Дальнем Востоке в документальных публикациях

С начала 30-х до середины 50-х гг., появились новые исследования Октябрьской революции. Это работы С. Булыгина «Октябрьская революция и первые Советы на Дальнем Востоке», С. Цыпкина, А. Шурыгина и С. Булыгина «Октябрьская революция на Дальнем Востоке. Хроника событий 1917—1922 гг.» и другие [5; 29]. В большей степени интерес проявлялся к Октябрьской революции и в меньшей степени к Февральской. Эта тенденция становилась присущей становлению и развитию дальневосточной историографии. Причина кроется в том, что в отдельных регионах, на местном уровне активного действа Февральской революции не было. Свер­жение самодержавия произошло в Центре, и в качестве письменного извес­тия пришло на Дальний Восток и было воспринято сравнительно спокойно. Исчезновение самодержавия, царя, до которого было так далеко, на Дальнем Востоке не ощущалось столь явно, как в Центре.

Возможно, объяснение лежит и в краткости периода между Февралем и Октябрем, Октябрьская революция, гражданская война затмили февральское событие. В свою очередь с середины 30-х гг. вновь произошло определенное вытеснение из литературы и темы Октябрьской революции темой граждан­ской войны. Но полностью тема не исчезла — она рассматривалась в связи с гражданской войной, интервенцией, но не как самостоятельное явление. Внимание к гражданской войне было обусловлено некоторыми факторами. В 1931 г. создается Главная редакция гражданской войны и тема этой войны возводится в ранг единой по стране темы исследований, координируемой из Центра. Не менее важным фактором, вызревшим к середине 30-х гг., явился внешний фактор - угроза конфликтов, локальных войн, и не только угроза, но и реальность (оккупация Японией Маньчжурии). Проблема изучения гра­жданской войны, интервенции становится как нельзя более своевременной, потеснив даже проблему Октября. В середине 30-х гг. были опубликованы работы Г.Рейхберга, М. Губельмана — о японской интервенции, . Карпенко — о гражданской войне, А. Шурыгина — о революционных волнениях в войсках интервентов и другие [5; 37] .⁴

Ученные З.Г Карпенко и В.П. Гирченко проводили обстоятельные исследования на основе архивных материалов.

В этот период освещалась история партизанского сопротивления – не как анархо-индивидуалистского по своей сути, а как объединившегося под партийным руководством большевиков против японской оккупации разные народы и сословия. Большое значение придавалось созданию образа внешнего врага. Наблюдалась идеализация погибших героев Гражданской войны Лазо С.Г., Мухина Ф.Н..

Можно отметить также книгу М.Булыгина «Октябрьская революция и первые Советы на Дальнем Востоке», в которой рассматриваются социально-экономические предпосылки Октябрьской революции, обращается внимание на заселение края, развитие сельского хозяйства, промышленности и пролетариата. Успех Октябрьской революции на местах он связывает с большевизацией Советов, но критикует большевиков за то, что они согласились на вхождение в Народный Совет в Чите, и привлекали представителей земства к работе с Советами на III Дальневосточном краевом съезде. Последнее он связывает с "оппортунистическими настроениями" А.М.Краснощекова. Автор схематично характеризует мероприятия Советской власти на Дальнем Востоке: организацию Красной гвардии, ликвидацию земства, установление рабочего контроля и национализацию предприятий. Более подробно М.Булыгин освещает борьбу с контрреволюцией в Забайкалье в декабре 1917 г., чехословацкое выступление, образование Уссурийского фронта, Урульгинскую конференцию. Несомненным достоинством книги являются приводимые в приложениях резолюции II, III, IV и V Дальневосточных краевых съездов, телеграмма В.И.Ленина и ответная телеграмма Владивостокского Совета, резолюция Урульгинской конференции. В целом расширение проблематики исследования (не только вооруженная борьба, но и хозяйственные мероприятия первых Советов) является шагом вперед по сравнению с предшествующим периодом.

В 1938 г. вышел в свет «Краткий курс истории ВКП(б)», в котором, по существу, содержалась законченная схема истории гражданской войны. Ни­какие отступления от нее не допускались.

Так начался кризис советской историографии гражданской войны в СССР и на его Дальнем Востоке ввиду чрезмерной политизации историче­ской науки. Базовые методологические принципы — объективность, исто­ризм и партийность — в совокупности практически исключали друг друга. Принцип партийности абсолютизировал узкоклассовый взгляд при оценке исторических событий. В историографии утвердился догматический подход к освещению проблемы. Особенно пострадала история антибольшевист­ского лагеря.

В 30-50-е годы в советской историографии практически исчезли работы, где бы серьезно рассматривались идеологические и общественно-политические аспекты белого движения. Становление сталинской концепции истории Гражданской войны привело к закрытию архивов, репрессиям против ряда историков, жестким идеологическим оковам, наложенным на изучение периода Гражданской войны ⁴

Но и в тех сложных условиях некоторые ученые сумели несколько про­двинуться вперед в исследовании отдельных вопросов в истории гражданской войны на Дальнем Востоке, прийти к интересным выводам и обобщениям. Было защищено более 20 диссертаций, в том числе и две докторских.

Сложный вопрос о влиянии интервентов на внутреннюю политику антибольшевистских сил Сибири и Дальнего Востока и их планы государственного устройства России был рассмотрен в монографии М.И.Светачева. Вопреки расхожим тогда в советской историографии представлениям о белых армиях, как наемниках Антанты, автору удалось показать сложность и противоречивость взаимоотношений союзников с белогвардейцами.

Итак, в данном периоде в большей степени интерес проявлялся к Октябрьской революции и в меньшей степени к Февральской. Эта тенденция становилась присущей становлению и развитию дальневосточной историографии.

С начала 30-х до середины 50-х гг., появились новые исследования Октябрьской революции С. Цыпкина, А. Шурыгина и С. Булыгина «Октябрьская революция на Дальнем Востоке. Хроника событий 1917—1922 гг.».

В середине 30-х гг. были опубликованы работы Г.Рейхберга, М. Губельмана — о японской интервенции, 3. Карпенко — о гражданской войне, А. Шурыгина — о революционных волнениях в войсках интервентов и другие. Можно отметить также книгу М.Булыгина «Октябрьская революция и первые Советы на Дальнем Востоке», в которой рассматриваются социально-экономические предпосылки Октябрьской революции, обращается внимание на заселение края, развитие сельского хозяйства, промышленности и пролетариата.

В этот период освещалась история партизанского сопротивления, большое значение придавалось созданию образа внешнего врага.

В 1938 г. вышел в свет “Краткий курс истории ВКП(б)”, в котором, по существу, содержалась законченная схема истории гражданской войны. Ни­какие отступления от нее не допускались. Вследствие этого начался кризис советской историографии гражданской войны в СССР и на его Дальнем Востоке ввиду чрезмерной политизации историче­ской науки. В историографии утвердился догматический подход к освещению проблемы. Особенно пострадала история антибольшевистского лагеря.

В 30-50-е годы в советской историографии практически исчезли работы, где бы серьезно рассматривались идеологические и общественно-политические аспекты белого движения. Становление сталинской концепции истории Гражданской войны привело к закрытию архивов, репрессиям против ряда историков, жестким идеологическим оковам, наложенным на изучение периода Гражданской войны

1.3 История революционной смуты на Дальнем Востоке в исследованиях советских исследования середины 1950-х – конец 1980-х гг.

Следующий, третий, этап советской историографии условно можно обозначить временем с середины 50-х по 80-е годы, который можно назвать наиболее плодотворным в историографии Октябрьской революции и Гражданской войны на Дальнем Востоке. После XX съезда КПСС сложились определенные условия для исследования проблем в дальневосточном регионе. Историография этого периода отличается по своей проблематике от предыдущего этапа, но марксистская схема исторического процесса остается доминирующей, а партии большевиков уделяется преимущественное внимание.

В эти годы сложились опреде­ленные условия для планомерного научного исследования проблем. Если выстраивать ряд, то он будет выглядеть так: Октябрьская революция -гражданская война, интервенция - Февральская революция. Февральская революция долго занимала пограничное положение, хотя нельзя сказать, что она исто­риками игнорировалась полностью. Главная отличительная черта данного этапа развития - окончательное оформление научного направ­ления, складывание вокруг него коллектива профессиональных историков в Дальневосточном регионе. Не менее важным явилось установление научных связей, координации с историками центра (Москва) и историками Сибири, занимавшимися дальневосточной проблематикой, проведение солидных на­учных конференций с участием большого количества московских, сибирских, дальневосточных историков. Ученые подняли большой пласт фактического, архивного материала и впервые ввели его в научный оборот, опубликовали монографии по Октябрьской революции, Дальневосточной республике, гражданской войне, интервенции. В освещении революционных событий 1917 г. на Дальнем Востоке они руководствовались ленинской концепцией российских революций. С Центром складывались равноправные отношения.

Итак, сформировались два параллельных потока: центральный и сибирско-дальневосточный.

Создание в этот период научных центров, Института истории, археоло­гии и этнографии народов Дальнего Востока, рассекречивание части архив­ных документов, реабилитация многих деятелей Октябрьской революции и гражданской войны способствовали развитию исторических исследований. Многие из историков предшествующего этапа на основе своих диссертаций с использованием новых документов подготовили монографии о революцион­ных событиях на Дальнем Востоке [5; 32].

Ведущей проблемой данного этапа изучения стала Октябрьская революция. Исследователи А.И. Крушанов, Г.С. Куцый, Н.И. Авдеева, И.И. Глущенко, Н.А. Шиндялов, Э.М. Щагин, Л.И. Беликова, Б.И. Мухачев, В.П. Малышев и другие ввели в научный оборот огромное количество источни­ков, восстановили широкую, хотя, в известной мере, одностороннюю картину революционных событий, утверждали правоту и непогрешимость большеви­стских руководителей, организаций в революциях, не пытаясь, и это понят­но, объективно проанализировать белый лагерь на Дальнем Востоке. Уделяя внимание Февральской революции, исследователи не рассматривали ее как самостоятельный объект изучения и вместе с тем резко отделяли от Октябрьской революции, подчеркивая разность причин, характера революций.

Дальневосточные историки этих лет не вышли за пределы схемы Ок­тябрьской революции, научной трактовки, выработанной в Центре, в основ­ном на материалах Центра. Схема была в определенном смысле растиражи­рована и стала образцом исследования на местах. Обязательными составными ее явились: предпосылки, причины революции (объективный фактор), движущие силы, руководящий класс и его политическая партия (субъективный фактор), формы борьбы, цели революции, программа строительства нового общества и т. д.

Следуя этой схеме, дальневосточные историки искали предпосылки, причины, движущие силы и т. д. и доказывали самодостаточность территории в плане наличия предпосылок, движущих сил социалистической революции. Экстраполяция выводов, полученных на материалах Центра, частично была справедлива в плане общих закономерностей такого явления, как революция,в плане вывода, что Центр ведет за собой окраины и, следовательно, помога­ет возместить недостающие условия. Но зачастую исследователи стремились к тому, чтобы на Дальнем Востоке найти все составные схемы. А это не мог­ло не приводить к искажениям действительности.

В дальневосточной исторической литературе 50—80-х гг. дискуссионным был вопрос о численности дальневосточного пролетариата. Различный циф­ровой материал приводили А.И.Крушанов, Г.С. Куцый, И.И. Глущенко, Л.И. Беликова, И.П. Трофимов, Л.И. Галлямова и др. Численность рабочего класса в их исследованиях колебалась от 63 тыс. до 300 тыс [10; 26]. Ученые, сопос­тавляя их, пытались установить достоверность той или иной цифры. Но большинство исследователей подспудно желали, чтобы достоверными были цифры, свидетельствующие о численной силе пролетариата. Разногласий меж­ду историками было немало, но большинство их касалось частных вопросов.

А.И. Крушанов в свете формационной методологии основательно разработал вопросы социально-экономической и политической обстановки на Дальнем Востоке в начале XX в., формирования социальной структуры края и ее особенностей по сравнению с центральными губерниями России, дви­жущих сил Февральской и Октябрьской революций и гражданской войны.

В исторической литературе освещалось проведение Советами первых революционных преобразований. Наиболее обстоятельно, комплексно они отражены в монографии А.И.Крушанова «Победа советской власти на Дальнем Востоке и в Забайкалье (1917—апрель 1918 г.)» и других его трудах. В работах других авторов по этой теме преобладал отраслевой принцип. Исследуя эко­номическую политику первых Советов Дальнего Востока, их мероприятия в области культурного строительства, Крушанов главное внимание обращает на положительные итоги.

Пятидесятые - восьмидесятые годы явились результативными по коли­честву исследований по проблеме гражданской войны. Сибирские и даль­невосточные историки А.И. Крушанов, С.Н.Шишкин, А.П. Шурыгин, С.С. Каплин, Д.И. Бойко-Павлов, Е.П. Сидорчук, Л.И.Беликова, Г.С.Ку­цый, А.Д. Самойлов, Б.М. Шерешевский, В.П. Голионко, Г.Е. Рейхберг, В.И.Василевский, В.П Малышев, А.В. Агеев, Н.А. Шиндялов, Н.К. Ильюхов, И.П. Самусенко и др. раскрыли этапы гражданской войны, роль пар­тизанского движения, показали различные силы, участвующие в борьбе за власть Советов и против [24; 42].

В литературе наиболее полно освещался ход боевых действий, состав и численность красных войск, военные успехи и причины поражений, деятель­ность большевистского подполья: подготовка забастовок, работа в профсоюзах. Историками были восстановлены имена многих подпольщиков, репрессиро­ванных в 30-е гг. и вычеркнутых из истории революций, гражданской войны.

В методологическом плане отдельные исторические исследования –С.Н. Шишкина, М.И.Губельмана, С.Ф. Найды – по-прежнему строились на понимании Гражданской войны, как явления, разделившего страну на противоборствующие лагеря, что практически исключило из круга изучаемых проблем положение некомбатантов.

Поднимались вопросы, связанные с победой большевиков на политической арене, с государственным устройством страны в 1917-23 гг. О деятельности первых Советов в Никольск-Уссурийске, Сучане,Хабаровске писала Л.И. Беликова, показывая, как происходила ликвидация городских дум и земств, как решался земельный вопрос, как проводилась национализация промышленности. Планы Дальбюро и Сиббюро ЦК РКП(б) по созданию дальневосточного буфера проанализировал Б.М. Шерешевский, отметивсозидательную деятельность А.М. Краснощекова на посту председателя СМ ДВР, значение Учредительного Собрания, успехи дипломатии РСФСР в переговорах с Токио и Вашингтоном, итоги Дайренской и Чаньчуньской конференций. В глобальном смысле серия монографий Б.М. Шерешевского предварялась книгами о классовой сущности ДВР, которую Л.М. Папин определял как «диктатуру пролетариата под прикрытием внешней буржуазно-демократической оболочки», Н.А. Авдеева – как «народно-демократическую республику» [9; 15].

Объектом повышенного внимания явилось партизанское движение, ис­тория его возникновения, особенности партизанской борьбы, боевые опера­ции. Вместе с тем далеко не все проблемы, вопросы гражданской войны ре­шались историками 50-80-х гг. Не удалось прийти к обоснованным выводам о характере и степени влияния зажиточных и эсеро-анархистских элементов в партизанском движении, о численности партизан, социальной сущности ор­ганов власти в партизанских районах, характере и целях участия в партизан-ском движении корейских и китайских трудящихся, сущности «ряпицынщины», о позиции крестьянства в разные периоды гражданской войны.

В освещении гражданской войны сохранялась одномерность, хотя налицо были попытки отразить разносторонность этого явления (с известными ограничениями). При всем этом отметим, что фактологическая палитра в работах весьма богата, но оценочные суждения зачастую грешат политизацией, идеологизацией. В основе изучения лежала ленинская концепция, составными элементами которой были идеи о руководящей роли пролетариата, боль­шевистской партии, союзе рабочего класса и крестьянства, завоевании проле­тариатом большинства народных масс на свою сторону, о руководстве партии и лично Ленина как решающем условии победы в гражданской войне. В своих работах исследователи позитивно оценивали бескомпромиссность коммунистов и осуждали их колебания, негативно оценивали деятельность других социалистических партий, утверждали, что основная масса крестьянства энергично поддержала Советы, что большевики обеспечили мирное установ­ление и упрочение советской власти, что конфискация Советами всех цер­ковных земель была справедлива и т. д.

Историки рассматривали боровшиеся в гражданской войне стороны в качестве неравноправных субъектов, и ни один из них не относился к граж­данской войне как трагедии всего народа.

В тесной связи с проблемой гражданской войны находится проблема международной интервенции на Дальнем Востоке, так как оба эти явления объединены не только временным, но и содержательным полем. Субъекты гражданской войны входили во взаимоотношения с субъектами интервенции, являясь противоречивым “сообществом” в сложных процессах, протекавших на Дальнем Востоке.

В литературе 50 - 80-х гг. выделяются три группы работ: о политике и интервенции США; отдельно — о Японии и о политике и интервенции всех держав, участвовавших в интервенции на Дальнем Востоке.

В 50-е - начале 60-х гг. под влиянием политической конъюнктуры, взаи­моотношений СССР и США историки активно разрабатывали сюжет амери­канской интервенции. В работах Г.К. Селезнева, С.С. Григорцевича, Б.Е. Штейна, А.В. Березкина, Е.И. Поповой раскрывалась весьма непри­глядная картина интриг США, стремление использовать в своих интересах противоречия между странами. Утверждалось, что США использовали Японию как орудие борьбы с Советской Россией. М.И. Светачев, анализируя амери­кано-японские противоречия, писал о стремлении Японии быть самостоя­тельной и единственной интервенционистской силой на Дальнем Востоке [30; 58].

Историограф В.И. Наумов высоко оценил работы 1967 г. — А.В. Березкина и Е.И. Поповой за объективные суждения о политике США и их роли в интервенции на Дальнем Востоке, которые сводились к следующему: основную ставку в регионе правительство США сделало на режим Колчака, японо-американские противоречия перманентно обострялись; сохранялась враждебность США по отношению к советской власти; противоречивость и непосле­довательность политики США, причины которой лежали в наличии двух противоборствующих тенденций («жесткого курса» и сотрудничества) внутри правящей верхушки. Однако в работах этого времени сохранялись и старые стереотипы (преувеличение ослабляющей роли межимпериалистических про­тиворечий, противоречивости политики США после 1920 г. и т. д.) [21; 112 ].

Как видим, на первый план вышла литература о роли США в интервен­ции, что определялось идеологическими и конъюнктурными соображениями. Однако в этой литературе большое место отводилось и Японии, так как ана­лиз действий, политики США был с ней неразрывно связан.

Политика Японии, ее участие в интервенции стали одним из объектов научного анализа в работах С.С. Григорцевича, Б.М. Шерешевского, Г.Е. Рейхберга и др. Авторы отмечали, что японская интервенция была самой длительной, и даже уйдя в конце октября 1922 г. из Владивостока, японцы продолжали оккупировать до января 1925 г. Северный Сахалин.

Историки обращались к вопросам дальневосточной политики и других стран — Англии, Франции, Китая. В конечном итоге на исходе второго пе­риода появляется монографическое исследование М.И. Светачева о междуна­родной интервенции в Сибири и на Дальнем Востоке. [30; 29] В нем впервые ком­плексно рассмотрены планы и позиции каждой страны, принимавшей уча­стие в интервенции на Дальнем Востоке. Автор дает глубокий анализ проти­воречий двух группировок: Франции и Англии, с одной стороны, и США и Японии, с другой, отмечает противоречия и в самих группировках. М.И. Светачев выявляет и обосновывает сочетание военной интервенции с экономи­ческой экспансией, со стремлением США и Японии установить свое господ­ство на Дальнем Востоке.

Анализ межимпериалистических противоречий позволил М.И. Светачеву объективно оценить внешнюю политику белогвардейских правительств, пока­зать место атамана Семенова в планах интервентов. Полнее, чем другие авто­ры, он осветил экономическую экспансию империалистических держав, обобщил вопросы истории дипломатической борьбы.

Вопросам идеологической экспансии посвятил свою кандидатскую диссертацию А.Г.Евтушевский [45; 19]. Военная интервенция освещалась в трудах Г.Е.Рейхберга, С.Н.Шишкина, Н.А.Авдеевой, в книге “Героические годы борьбы и побед” и многих других. Правовую характеристику японского ок­купационного режима на Северном Сахалине дает В.В. Сонин [32; 45]. Борьбу советской дипломатии за освобождение Северного Сахалина осветили A.M.Лопачев и др. [40; 54].

Таким образом, с середины 50-х до 80-х гг. историками была проделана большая работа по исследованию империалистической интервенции на Даль­нем Востоке. Тема интервенции изучалась в комплексе всех составляющих ее направлений — военного, дипломатического, экономического и идеологиче­ского в связи с событиями во всех регионах страны. Общая картина интер­венции раскрыта. Историки уже не искали главных виновников интервен­ции, видя, что империалистическая политика союзных держав, несмотря на противоречия, была сбалансированной, но старались выявить роль в интер­венции каждой из держав. В этом главное достижение в изучении проблемы. Вместе с тем и по этой проблеме научные труды не были свободны от политизированности, конфронтационности в ее освещении при идеализации советской внешней политики.

Исторический процесс в 1917—1922 гг. был многомерным, объединив различные политические потоки, конфликты, компромиссы, столкновения, неожиданные политические образования, вызванные конкретными усло­виями. Таким компромиссом была Дальневосточная республика, которая до сих пор привлекает внимание историков как феномен начала 20-х гг. Именно в 50—80-е гг. проблема Дальневосточной республики становится проблемой повышенного внимания. С середины 50 - 80-х гг. историки ин­тенсивно исследуют различные стороны деятельности ДВР, весь комплекс вопросов жизнедеятельности республики, выделяя ее в самостоятельную проблему. В изучение этой проблемы включились не только историки, но и юристы. Интеграция представителей исторической, юридической, экономической наук, исследование ДВР на стыке наук способствовало развитию системного подхода к изучению проблемы. В историографическую разработку проблемы ДВР самую большую лепту внес Б.М. Шерешевский, ему принадлежат и 5 статей по историографии этой проблемы, в кото­рых он выделил этапы ее становления и развития, отметил достижения и недостатки в изучении истории ДВР, поднял ряд спорных вопросов, высту­пил против категоричных суждений и поспешности выводов о классовой сущности государственной власти [40; 53].

Среди изучаемых проблем: роль В.И. Ленина, ЦК партии в образовании ДВР, предпосылки образования ДВР, государственный строй, Конституция республики, военная, дипломатическая, экономическая деятельность, политические партии, деятели ДВР. Однако выявляется неравномерность в исследовании проблем: одни исследуются фун­даментально, другие — в стадии постановки и первых шагов в исследовании.

К фундаментально изучаемым относятся проблемы предпосылок образования ДВР, роли В.И. Ленина в разработке вопроса о буферном государстве, деятельности партии большевиков, государственного строя, конституции, во­енной и дипломатической деятельности ДВР. Заметный вклад в освещение на­званных проблем внесли историки Л.М. Папин, Н.А. Авдеева, А.И. Крушанов, Б.М. Шерешевский, А.П. Шурыгин, А.Т. Якимов, В.И. Василевский, Н.П. Егунов, С.Н. Шишкин, Э.М. Щагин, Н.А.Шиндялов, Л.И. Беликова, Б.И. Мухачев, В.М. Песков, А.С. Степанов, С.С. Григорцевич, М.А. Персиц, М.И. Светачев, Г.С. Сараджан, Ю.Н. Ципкин, юристы Л.С. Клер, Ю.Н. Гавло, В.В. Сонин и др.²¹

Ни один автор, писавший о ДВР, не обошел вниманием деятельность большевиков. Однако утверждать, что данный ас­пект изучен полностью, нельзя. И дело не только в том, что ряд во­просов рассмотрен недостаточно, а в том, что в исследовании темы существо­вала заданность схемы правоты большевиков, их действий всегда и во всем и контрреволюционности не только буржуазных, но и социалистических пар­тий. Робкие компромиссы в период ДВР получили «мимоходное» раскрытие. Взаимоотношения между партиями фактически не исследовались, анализ велся лишь под лозунгом борьбы с “демократической” контрреволюцией в лице меньшевиков и эсеров.

Анализ литературы третьего этапа советского периода позволяет выявить теоретико-методологические подходы к изучению ДВР. Все исследователи исходят из теоретического ленинского положения о революционно-целесообразных компромиссах в особых условиях, о ДВР как конкретном во­площении такого компромисса, о вынужденности создания буферного государства для предотвращения столкновения России с империалистическими странами.

Источниковая база исследований значительно расширилась. Историки ввели в научный оборот большой пласт архивных материалов, мемуарной ли­тературы, источников, вышедших из лагеря, противостоявшего революции. Переписка дальневосточных органов с ЦК партии, документы органов госу­дарственной власти и управления ДВР, колчаковского, семеновского, мерку-ловского правительств, материалы Учредительного (Народного) собрания Дальнего Востока, правительства Примороблземуправы, Политцентра — все эти источники стали предметом анализа, на их основе формулировалась кон­цепция ДВР.

Концепция ДВР, ее структура, элементы, сформулированные в исследо­ваниях, сводятся к следующему: созданию ДВР предшествовало теоретиче­ское обоснование ее объективной необходимости, которое углублялось в процессе практики; выработка партией плана тактического маневра и прове­дения его в жизнь являлись делом чрезвычайно сложным; определяющей причиной создания были внешнеполитические условия; «буфер» создавался для предотвращения военного столкновения обессиленной России с импе­риалистическими державами; Ленин и ЦК РКП(б) являлись направляющей силой в закладке основ буферного государственного образования; ДВР при определенной самостоятельности органически оставалась связанной с РСФСР; при формировании центральных органов власти ДВР принцип раз­деления властей не применялся; при создании буферной государственности в государственно-правовом строительстве ДВР использовался как советский, так и буржуазный опыт; была сделана попытка сформировать демократическое правовое государство. Однако ДВР фактически не вышла из стадии становления; несоветская форма «буфера» открывала определенные возможно­сти для маневрирования в области международной политики, для прорыва экономической блокады России, для использования межимпериалистических противоречий, известной нейтрализации наиболее агрессивных кругов США и Японии; сочетание дипломатических (мирных) и вооруженных (в отноше­нии белогвардейцев) средств борьбы привело в конечном итоге к ликвидации интервенции и Белого движения на Дальнем Востоке; ДВР успешно выпол­нила свою историческую миссию. После освобождения территории ДВР дальневосточный «буфер» перестал быть необходимым. Для большевиков в их общей стратегии становления советской власти в стране строительство ДВР имело лишь тактическое значение, войдя в историю как пример успешного овладения всеми формами борьбы за власть.

Сформулированная в 70—80-е гг. в основных позициях концепция ДВР новее не означала, что никаких спорных вопросов в проблеме нет. Главным дискуссионным вопросом, носящим концептуальный характер, является во­прос о классовой сущности ДВР. В литературе в эти годы сложились две точ­ки зрения. Первая: характер «буфера», т. е. ДВР — революционно-демо­кратическая диктатура пролетариата и крестьянства. Этой точки зрения при­держиваются В.В. Сонин, Л.С. Клер, В.Е. Чиркин, Ю.Н. Гавло, В.И. Васи­левский и одно время — Б.И. Мухачев и др. Вторую точку зрения — ДВР по форме буржуазно-демократическая, а по сущности диктатура пролетариата — отстаивали Э.М. Щагин, А.П. Шурыгин, Б.М. Шерешевский [5; 42]. А.И. Крушанов и Б.И. Мухачев, совершенно обоснованно указывая на необходимость учитывать для правильной оценки классовой сущности ДВР все факторы в их взаимосвязи, «органическую связь буферной республики с РСФСР и обусловленную этим известную относительность определения классовой сущности буфера как революционно-демократической диктатуры пролетариата и крестьянства», считали, что «рабочий класс страны осуществлял свою дикта­туру на Дальнем Востоке через революционно-демократические мероприятия» [5; 23]

Наличие разногласий в серьезном концептуальном вопросе подтверждало необходимость дальнейших углубленных исследований сущности Дальневосточной республики.

Спорные моменты имеются в изучении вопросов конкретной истории ДВР. Исследователь Э.М. Щагин выделил предметом спора ученых природу и глубину разногласий между верхнеудинской и владивостокской группами Дальбюро РКП(б) по вопросу о центре «буфера» и месте проведения объеди­нительной конференции областных правительств Дальнего Востока. Он вы­ступил против точки зрения Л.М. Папина, Б.М. Шерешевского, оцениваю­щих предложение руководства владивостокской партийной организации пра­вительству Приморской земской управы распространить свою власть на весь Дальний Восток как сепаратистский вредный шаг. Автор приводит следую­щие аргументы: предложение владивостокских большевиков было выдвинуто еще до декларирования 6 апреля 1920 г. ДВР; в Приморье в условиях японской оккупации коммунистам для реализации общеполитического курса пар­тии приходилось значительно видоизменять методы, тактическую линию [5; 43]

При этом Э.М. Щагин не отрицает, что в деятельности приморских руково­дителей были отдельные недостатки, ошибки.

В историко-правовом плане на основе формационной методологии итог изучению истории ДВР был подведен в монографии В.В. Сонина «Становле­ние Дальневосточной республики. 1920—1922».

Отметим, что при довольно всестороннем изучении истории ДВР про­блема была далеко не исчерпана. А самое главное — она требовала новых подходов, нового видения, новых документов, более глубокого осмысления опыта ДВР.

Мало изученной в советский период историографии гражданской войны оставалась история Белого движения, нашедшая отражение лишь в плане борьбы с контрреволюцией. Первым исследователем белогвардейского государственного образования на Дальнем Востоке (приморских правительств С.Д. Меркулова и М.К. Дитерихса) явился владивостокский историк, доктор исторических наук В.В. Сонин, в 1974 г. издавший о нем книгу [32; 59], в которой проанализировал правовую основу данного феномена. Обращение к этой теме в то время не приветствовалось, и историк вынужден был максимально придерживаться заданной концепции, согласно которой Белое движение считалось безусловно регрессивным; за ним не признавалось право на почвенность и патриотизм, и вообще считалось, что альтернативы Октябрю не было. Главным виновником развязывания гражданской войны в России считался международный империализм, а белые армии вроде бы по существу были армиями империалистов Антанты. Утверждалось, что Белое движение стремилось к реставрации буржуазно-помещичьей монархии под туманными обещаниями Всероссийского национального собрания, местных самоуправ­лений, проведения земельных реформ, предоставления гражданских свобод и рабочего законодательства [5; 32].

Обстоятельный анализ советской историографии революций 1917 г., гражданской войны и интервенции на Дальнем Востоке (в основном по югу Дальнего Востока) дается в двух монографиях иркутского историка И.В. Наумова, посвященных этой проблеме [24; 48]. В совместной статье с Б.И.Мухачевым анализируется научная литература и о северо-восточном регионе [21;15]. В основу анализа положена ленинская концепция гражданской войны. Отметив боль­шой вклад ученых-историков в изучение проблемы, И.В. Наумов обратил внимание и на недостатки советской историографии — схематизм и декларативность, искажение и обезличивание исторических событий, преувеличение руководящей роли коммунистической партии и, по существу, отрицание необходимости какого-либо участия в революционной борьбе других социалистических партий. Им впервые подробно рассмотрена белоэмигрантская историография революций 1917 г. и гражданской войны на Дальнем Востоке. Положительно оценив вклад ее в изучение проблемы, автор выразил свое несогласие с крайне негативной оценкой историографии белогвардейских эмигрантских публикаций как «сплошной фальсификации».

Итак, этап с середины 50-х по 80-е годы, который можно назвать наиболее плодотворным в историографии Октябрьской революции и Гражданской войны на Дальнем Востоке. В этот период сложились определенные условия для исследования проблем в дальневосточном регионе. Создание в этот период научных центров, Института истории, археоло­гии и этнографии народов Дальнего Востока, рассекречивание части архивных документов, реабилитация многих деятелей Октябрьской революции и гражданской войны способствовали развитию исторических исследований.

Ведущей проблемой данного этапа изучения стала Октябрьская революция. Исследователи ввели в научный оборот огромное количество источников, восстановили широкую, хотя, в известной мере, одностороннюю картину революционных событий, утверждали правоту и непогрешимость большевистских руководителей, организаций в революциях, не пытаясь, и это понятно, объективно проанализировать белый лагерь на Дальнем Востоке. Уделяя внимание Февральской революции, исследователи не рассматривали ее как самостоятельный объект изучения и вместе с тем резко отделяли от Октябрьской революции, подчеркивая разность причин, характера революций.

В исторической литературе этого периода освещалось проведение Советами первых революционных преобразований

Пятидесятые - восьмидесятые годы явились результативными по коли­честву исследований по проблеме гражданской войны. Дальневосточные историки раскрыли этапы гражданской войны, роль партизанского движения, показали различные силы, участвующие в борьбе за власть Советов и против

В методологическом плане отдельные исторические исследования по-прежнему строились на понимании Гражданской войны, как явления, разделившего страну на противоборствующие лагеря, что практически исключило из круга изучаемых проблем положение некомбатантов.

Поднимались вопросы, связанные с победой большевиков на политической арене, с государственным устройством страны в 1917-23 гг. О деятельности первых Советов

Объектом повышенного внимания явилось партизанское движение, ис­тория его возникновения, особенности партизанской борьбы, боевые опера­ции.

В освещении гражданской войны сохранялась одномерность, хотя налицо были попытки отразить разносторонность этого явления

В литературе данного периода выделяются три группы работ: о политике и интервенции США; отдельно — о Японии и о политике и интервенции всех держав, участвовавших в интервенции на Дальнем Востоке.

Историки обращались к вопросам дальневосточной политики и других стран — Англии, Франции, Китая.

В 50—80-е гг. проблема Дальневосточной республики становится проблемой повышенного внимания. С этого периода историки интенсивно исследуют различные стороны деятельности ДВР, весь комплекс вопросов жизнедеятельности республики, выделяя ее в самостоятельную проблему.

Таким образом делаем вывод, что общие особенности развития исторической науки в Советском Союзе, как и идеологический уклон во многом диктовали стиль и направления исследований, предопределили особый угол зрения, под которым рассматривались исторические события, глубина и характер оценок фактов, явлений, исторических персонажей.

В течение многих десятилетий в советской историографии значимость и эффективность революций всемерно превозносились. Отрицательные же их последствия оставались в тени.

В 1920-е годы исследовательская и публикаторская деятельность по истории революционной смуты на Дальнем Востоке не была еще так жестко подвержена идеологическому, цензурному контролю и не регламентировалась едиными правилами. В эти годы в общественный и научный оборот вводились материалы, рассказывающие об участии в революционных процессах, гражданской войне не только белогвардейских и народоармейских частей, но так же партизан, интернациолистов.

Одним из ключевых моментов этого периода стал переход от
отдельных брошюр агитационно-просветительского характера, вышедших в
период отсутствия централизованной власти, к систематическим публикациям.

Параллельно с подключением к работе по выявлению и отбору источников отделений Истпарта и Центрархива наметилась эволюция научно-справочного аппарата сборников. Появлялись развернутые авторские введения, примечания.

Определяющую роль сыграло вовлечение в научную
деятельность участников революционного движения, представлявших разные
социокультурные группы, имевших разные интересы и точки зрения на
исторические события. Многие из них в силу обстоятельств или благодаря своей должности имели свободный доступ к военной, дипломатической, экономической документации. Вместе с тем, отдельные составители нередко преследовали не научные цели.

Этап 1930-х-1950-х гг. в отечественной истории традиционно связывают с устранением фракционного деления внутри ВКП(б), установлением в СССР сталинского диктата, который оформился на рубеже 1920-30-х гг. и просуществовал условно до XX съезда ЦК КПСС (1956 г.), где подвергся осуждению «культ личности». С ужесточением политической атмосферы началась активная идеологизация исторической науки, что оказало существенное воздействие на вектор развития исследовательской практики.

В 1930-1950-х годах был искусственно сужена источниковая база. Так же в этот период наметилась централизация в процессе разработки крупных документальных сборников по теме революционной смуты на Дальнем Востоке.

Под воздействием сужения документальной базы – процесса, который брал начало одновременно в научной и вне научной сферах, – менялся алгоритм подготовки публикаций. С одной стороны, засекречивание архивных фондов привело к исчезновению из сборников партийной, военной документации, источников небольшевистского, зарубежного происхождения. С другой стороны, развернувшиеся в отношении политических и военных деятелей репрессии исключили из рядов историков, археографов, мемуаристов многих участников Гражданской войны на Дальнем Востоке. Как следствие, сократилась доля авторских исследований.

В глобальном плане положение усугублялось зависимостью концепции советской истории от потребностей государственной пропаганды, что обернулось для науки последовательной идеологизацией.

Основательные научные издания были немногочисленны и выходили
преимущественно в Москве.

К концу 1950-х – 1980-х годов произошли позитивные изменения. Началось рассекречивание архивных документов, активизировалась трансграничная публикаторская деятельность, что привело к появлению новых сборников где при сохранении существовавшей концепции революционных событий, Гражданской войны более подробно раскрывалась роль интернационального движения в дальневосточном регионе, политика контрреволюционных правительств, государственное устройство ДВР.

На данном этапе был обозначен курс на динамичное развитие
публикаторской деятельности в центре в сочетании с углубленным изучением Гражданской войны на местах. Установление тесного взаимодействия между научными учреждениями на областном уровне, позволяло координировать планы по выявлению документов при подготовке региональных и всесоюзных серийных изданий, преодолевать неполноту источниковой базы, избегать дублирования информации.

ГЛАВА 2.ОЦЕНКА РЕВОЛЮЦИОННЫХ СОБЫТИЙ НА ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ В ЗАРУБЕЖНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ

2.1 Русская эмигрантская историография революционной смуты на Дальнем Востоке

Особым направлением в историографии является зарубежная историо­графия революционной смуты на Дальнем Востоке.

Значительный вклад в изучение проблемы революции, гражданской войны и интервенции на Дальнем Востоке внесла русская эмигрантская историогра­фия. Анализом ее советские историки в общесоюзном масштабе занимались в 20-х гг., крайне редко — в последующие годы, затем — с конца 60-х и особенно с середины 80-х гг. исследовательская работа усилилась. Но прикрепленный к белоэмигрантской литературе ярлык фальсификатора истории из­живался с трудом.

В 90-е гг. непосредственно белоэмигрантской литературе о гражданской войне на Дальнем Востоке были посвящены историографические труды И.В.Наумова и Ю.Н.Ципкина, а среди работ, в которых анализируемая ис­ториография проблемы рассматривается в масштабе страны (в том числе и на Дальнем Востоке) с новыми подходами к оценке Белого движения, можно назвать коллективную монографию В.А.Бордюгова, А.И.Ушакова и В.Г.Чуракова. В 2002 г. оценка белоэмигрантской литературы по материалам Дальнего Востока нашла отражение в указанной выше монографии Т.А.Немчиновой [22; 45]. Их обобщения и оценки учитывались. Главное — Белое движение было признано равноправным субъектом истории.

В 20—30-е гг. XX в. в разных странах вышло в свет значительное количе­ство книг и статей эмигрантов о гражданской войне на Дальнем Востоке. Их авторами являлись белые генералы, офицеры, казачьи атаманы, политические деятели, журналисты, писатели и историки. Они стремились разобраться, по­чему Белое движение на Дальнем Востоке (как и во всей России) потерпело военный крах. Среди публикаций преобладали мемуары, имевшие значение как исследовательских трудов, так и источников.

Отсутствие единства в лагере противников большевиков не могло не сказаться на оценках исследуемой истории. Условно авторов этих трудов можно разделить на два лагеря: консервативный, в котором преобладали сторонники адмирала А.В. Колчака, С.Д. Меркулова, атаманов, и либерально-демо­кратический — преимущественно членов кадетской партии и эсеров.

Авторы, придерживавшиеся первого направления, основное внимание уделили освещению Белого движения на востоке России и обстоятельствам его краха. Зарождение движения большинство связывает с Октябрьской рево­люцией и политикой большевиков, особенно с Брестским миром, который, по их мнению, расколол страну на два враждебных лагеря и послужил перво­причиной гражданской войны. Большую часть трудов занимает описание взаимного соперничества различных белых группировок на Дальнем Востоке, не способствовавшего укреплению антибольшевистского лагеря и являвшего­ся одной из причин краха Белого движения [5; 48].

Довольно противоречивым было отношение к интервенции — от при­знания полной зависимости белых от интервентов, до утверждения, что своей практической политикой на Дальнем Востоке интервенты, особенно Япония, США и чехословацкий корпус, разобщали и ослабляли Белое движение. Авторы обращают внимание на ошибки и просчеты руководства движения, белогвардейских властей, создание жесткой военной диктатуры, атмосферу произвола и насилия, особенно по отношению к крестьянству, которые ли­шали движение поддержки части населения, сужали его социальную базу, способствовали развитию партизанского движения. Генерал К.В. Сахаров, однако, всю ответственность за партизанское движение возлагал на интервен­тов и чехов, а С.П. Мельгунов — на большевиков, поощрявших “низмен­ные инстинкты” крестьянства.

Основной мотив работ представителей “атаманщины” — Г.М. Семенов и Япония являлись единственными гарантами освобождения от большевизма — оправдывает японских интервентов, показывая их как истинных друзей Бе­лого движения, которые действовали якобы бескорыстно [5; 45].

Гораздо меньше работ либерально-демократического направления, пре­имущественно кадетского и эсеровского. Для них характерен более широкий взгляд на события гражданской войны и интервенции, более обстоятельные поиски причин краха Белого движения. Наиболее последовательно либераль­ная концепция выражена в известном двухтомном труде П.Н. Милюкова “Россия на переломе”, рассматривавшего развитие антибольшевистского движения с тенденцией в сторону реакции, пытавшегося раскрыть мотивы и цели участников дальневосточной интервенции. Инициаторами интервенции он считал Англию и Францию, которые хотели вовлечь Японию, соглашаясь признать экспансионистские устремления японского правительства. Милю­ков полагал, что “Америка была принципиально против всякой интервенции” и приняла в ней участие под давлением союзников. Японскую интервенцию он объяснял исключительно стремлением к территориально-экономической экспансии, а никак не к борьбе с большевистской революцией, что привело к обострению американо-японских противоречий и, в конечном счете, по его мнению, к краху самой интервенции и Белого движения.

Особое внимание Милюков уделил агонии Белого движения на Дальнем Востоке в 1921-1922 гг. Подчеркивается его карикатурность, политическая зависимость от интервентов и возможность эволюции вправо до реставрации старого строя [5; 48].

Эмигрантские авторы сумели создать впечатляющую картину распада дальневосточного антибольшевистского лагеря, его разложения. Их труды содержат много ценных и важных сведений, характеризующих эти процессы, а также необычно меткие и интересные наблюдения, оценки и выводы. Эмигранты смогли более или менее объективно осветить действия тех поли­тических сил, которые они представляли, за исключением, пишет И.В. Наумов, апологетов казачьей « атаманщины».

Как важный исторический источник рассматривают мемуары белоэмигрантов В.А. Бордюгов, А.И. Ушаков и В.А. Чураков, считающие, что, несмот­ря на субъективизм и свой классовый подход, в них в основном правильно дается оценка характера Белого движения и причин его военного поражения. Их трактовка оказала большое влияние на западную историческую науку, в свое время тоже политизированную, которая в последние годы отошла от идеологической нагрузки прошлой советологии.

Правда, есть опасения (части историков), что белоэмигрантские труды «носят мировоззренческий характер и усиливают ожесточенную идеологиче­скую и политическую борьбу в нашем обществе», но сейчас при плюрализ­ме мнений, идеологий этого вряд ли можно и нужно опасаться [5; 46].

Проблемный анализ трудов белоэмигрантов как исторического источника (вопросы белой государственности, формирования вооруженных сил, ре­шения национального проблем и др.) дается в монографии Т.А. Немчиновой. Глубине анализа монографии мешает некоторая заданность автора в оценке Белого движения, которому отказывается в реальности его альтернативы дальнейшего развития России.

Итак, историографии Русского зарубежья прослеживается стремление выявить недостатки в работе органов управления, созданных белыми правительствами. В отличие от первых советских историков руководители антибольшевистского движения нашли силы выступить с критикой ими же созданной системы управления. В любой работе этому отводилось много места, а критика в основном касалась процесса принятия управленческих решений.

Критические замечания, высказанные гражданскими и военными

должностными лицами белых оказали важную и существенную помощь современным исследователям Гражданской войны.

Материалы воспоминаний лидеров белого движения не были подкреплены архивными материалами, но их аналитические размышления были достаточно продуманными и выверенными, в русле той концепции объяснения сущности Гражданской войны, которую они отстаивали.

Отечественная историография Гражданской войны, на многие годы была разделена на советскую и эмигрантскую. Формирование двух потоков (советского и эмигрантского) началось одновременно, причем как за рубежом, так и в СССР отсутствовали научные учреждения, которые отвечали задачам изучения событий недавнего прошлого. Поэтому новая проблематика нуждалась в институализированных формах изучения. И, если большевики формирование новой историографии сделали делом «государственной важности», то российская эмиграция как носитель нового историознания могла рассчитывать только на свои силы.

Необходимо отметить, что в работах советских историков и историков-эмигрантов видны мировоззренческие и личностные пристрастия, несомненно, влиявшие на исследовательский процесс. Если для советской исследовательской практики характерной чертой в освещении проблем Гражданскй войны были партийность и, трактовка с точки зрения победивших в войне класса и партии, то для их коллег в эмиграции свойственны очевидная (с позиций проигравших) субъективность и эмоциональность, которую можно объяснить, прежде всего, духовным потрясением, вызванным поражением в Гражданской войне и колоссальной драмой российской эмиграции.

Историки-эмигранты в отличие от их советских коллег не имели у себя под рукой большого количества архивного материала, но они, применяя апробированную методику исследований, смогли выйти на определенное концептуальное понимание сущности Гражданской войны.

В историографии Русского зарубежья утвердилась позиция, что антибольшевистские силы не смогли даже предложить пути к решению двух

самых насущных для российского общества вопросов: реальное участие народа (прежде всего крестьянства) в управлении государством и наделение их землей.

Труды историков Русского зарубежья и первых советских исследователей это две разных части одного исторического массива литературы по изучению Гражданской войны. В настоящее время этот массив полноценно представлен в современных исследован

2.2 Англо-американская историография Октябрьской революции и гражданской войны в России

В зарубежной научной исторической литературе свой вклад в изучение истории Октябрьской революции и гражданской войны в России внесла и западная историография, в основном американская и английская. Итоги ис­следовательской работы буржуазных авторов в отношении даль­невосточных регионов к 80-м годам XX в. в какой-то мере были обобщены в академическом издании Г.Г. Рейхберга и А.П. Шурыгина [5; 54]

Анализ этой литературы давался, естественно, с точки зрения марксист­ско-ленинской методологии в плане борьбы с буржуазными фальсификато­рами истории. Буржуазная историческая литература подразделялась на два основных направления: реакционное и либерально-объективистское (прогрессивным считалось марксистское направление). К представителям реакци­онного направления относились историки, критически воспринимавшие Октябрьскую революцию, оправдывавшие Белое движение и военную интервен­цию Антанты: Б. Унтербергер, Д. Бринкли, Э. Карр, П. Кенез, Д. Кип, Р. Пайпс, Р. Дэниэлс, Л. Шапиро, У. Чемберлин и др., к либерально-объек­тивистскому — историки, считавшиеся с “объективными” фактами и давав­шие иную, близкую к советской историографии оценку, например, В. Вильяме, Р. Мэддокс, Р. Улмен, Д. Флеминг, Ф. Шуман и др. О японской интер­венции на Дальнем Востоке обстоятельным исследованием названа моногра­фия американского историка Д.В. Морли. В японской историографии отмечаются преобладание антисоветских мотивов и попытки оправдать участие Японии в интервенции.

Политизация и идеологизация советской историографии не позволяли достаточно объективно оценить и буржуазную историографию. В свете новых подходов к изучению истории вчерашние историки –«реакционеры» смотрятся уже по-другому. Доктор исторических наук А.И. Ненароков в предисловии к книге Э. Карра «Большевистская революция. 1917—1923» пишет: «По доперестроечным меркам Карр автоматически попадал в разряд фальси­фикаторов, о которых писать не полагалось ничего, кроме хулы. По нынешним это — честный объективный ученый, придерживающийся либеральных принципов и стремящийся на базе изучения огромного исторического мате­риала создать адекватную картину отображаемой эпохи».

Историографическое исследование Г.Е. Рейхберга и А.П. Шурыгина, безусловно, содержит в себе и положительные стороны, когда они критикуют оправдание военной интервенции на Дальнем Востоке надуманными причи­нами, когда исправляются недостоверные исторические факты.

По-другому оценивается сейчас российской научной общественностью и бывший «реакционер» профессор Калифорнийского университета П. Кенез — как один из ведущих специалистов США, занимающихся изучением истории гражданской войны в России. В 1996 г. в статье «Западная историография гражданской войны в России» он подвел итоги изучения названной проблемы историками США и Англии к середине 90-х гг. Не считая, что обще­ственно-политический строй, порожденный Октябрьской революцией, выдержал испытание временем, Кенез отмечает бесспорное всемирно-историче­ское значение этой революции. Он признает, что и работы западных историков о гражданской войне в России были заполитизированы, «задумывались как антибольшевистские». Однако с конца 50-х гг., особенно среди молодых историков, центр историографии сместился влево «из-за разочарования в американской демократии» (С.А. Смит, Д. Мендель, А. Рабинович, А. Вильдман и др.). Они утверждали, что большевикам удалось победить не только благодаря хорошей организованности и умелому манипулированию массами, но и потому, что они «явились подлинными выразителями подлинного радикализма рабочего класса», объясняя дальнейший тоталитаризм влиянием гра­жданской войны [5; 47].

Отмечается, что от изучения Белого движения как побежденного запад­ные историки «отвернулись», но сам Кенез занимается его исследованием и, в частности, пришел к выводу, что Белое движение в целом не ставило зада­чи реставрации монархии [5; 48]

Высоко оценивается им двухтомный труд У. Чемберлина «Русская рево­люция. 1918—1921», вышедший в свет в Принстоне в 1935 г., до сих пор, по мнению Кенеза, «непревзойденный» («реакционный», по утверждению Рейхберга и Шурыгина). Историк убедительно обосновал причины победы большевиков, главными из которых он называет «царский режим» и первую мировую войну. В условиях экономического кризиса беднота в городе и деревне преобладала и была особенно восприимчива к лозунгам большевиков. Рассматриваются в комплексе психологический, политический, экономический и географический факторы.

Среди трудов западных историков Кенез отмечает работы по истории пар­тий — о РКП(б), лишившейся поддержки рабочих (В. Бровкин), о партии эсе­ров как предателе народных масс (И.Редки), партии меньшевиков, которой дается более высокая оценка (Л. Хаймсон), труды о рабочем классе, крестьянстве, занявшем после 1917 г. позицию положительного нейтралитета, стремившегося к тому, чтобы его оставили в покое, политические биографии и др.

Западными историками лучше изучена история интервенции (больше всего трудов опубликовано в США). Кенез считает неподтвердившимися «догмы» как о полной солидарности «империалистов», так и о международ­ной солидарности трудящихся. Он отмечает, что большинство западных ис­ториков выступает против утверждения советских исследователей, будто ин­тервенция Антанты сыграла решающую роль в развитии гражданской войны в России, что из-за участия в первой мировой войне Антанта и не могла ока­зать Белому движению существенную поддержку. Есть точки зрения, что ин­тервенция затянула гражданскую войну, что она принесла белым больше вре­да, чем пользы, так как это позволило большевикам заявить о себе как за­щитниках государственных интересов. Различия точек зрения касаются в ос­новном мотивации интервенции.

Есть историки, работающие в духе марксизма, считающие, что на при­нятие решения об интервенции повлияли промышленные и финансовые круги или что политики хотели помочь «своим русским друзьям». Кенез подчеркивает, что за последние два десятилетия марксизм обрел среди за­падных историков гораздо больше сторонников, чем в более отдаленном прошлом.

Отмечается, что лучшим исследованием американской политики в годы гражданской войны в России является двухтомный труд Дж. Кеннана «Советско-американские отношения. 1917—1920» (Принстон, 1956—1958), в котором доказывается, что США были втянуты в интервенцию и интервенция являлась частью первой мировой войны. В отношении участия Англии в интервенции обращается внимание на трехтомное исследование Р. Ульмана «Англо-советские отношения».

В исследовании П. Кенеза, таким образом, дается хоть и краткий, но в основном объективный обзор состояния изучения гражданской войны и ин­тервенции в России западными историками с анализом проблем, общих с проблемами Дальнего Востока.

Дальневосточные историки слабо разрабатывают зарубежную историо­графию революций, поэтому появляются пока единичные статьи по этой проблеме. В статье А.Д. Дордус анализируется англоязычная литература, раскрываются взгляды и суждения авторов Г. Макданиэла, М. Корта, В. Мура и С. Скокпол, О. Фаджеса, П. Джонсона, Д. Уайта. Автор выделяет отправные моменты, которыми зарубежные исследователи руководствуются в изучении Октябрьской революции: революция есть результат предшествующего развития, а не только разрыв с историческим прошлым; исследовать необхо­димо прежде всего социальную историю, движение масс в революционный период. Даются весьма интересные характеристики взглядов историков, их трактовки отдельных событий, но нет ответа, почему так оцениваются события, какова их аргументация [5;51] .

На некоторых научных трудах западных историков, непосредственно ка­сающихся событий революций 1917 г., гражданской войны и интервенции на Дальнем Востоке России, остановимся подробнее. Среди них особое внима­ние привлекает монография профессора Гавайского университета Дж. Д. Стефана «Русский Дальний Восток: История» , в которой есть главы по периоду 1917-1922 гг. Источниковой базой послужили зарубежные архивы, документальные публикации (в том числе и советские), историческая литература (автор в курсе работ и советских исследователей). Однако в советских госархивах поработать не пришлось.

Практически это единственная монография за рубежом, в которой история российского Дальнего Востока рассматривается с начала его ос­воения русскими почти до конца XX в. К первым томам «Истории Дальнего Востока СССР», подготовленным в Институте истории, археологии и этно­графии народов Дальнего Востока, он относится скептически, называя их «бюрократическим супертанкером». Период революций 1917 г. и гражданской войны на Дальнем Востоке освещается автором преимущественно в научно-популярном плане без достаточного обоснования ряда рассматриваемых проблем. Умеренно политизированная, эта книга в основном объективно отражает исторический процесс тех лет: общественно-политическую жизнь в период от Февраля к Октябрю 1917 г., особенности становления советской власти, гражданскую войну, историю ДВР и значение создания этой республики для освобождения Дальнего Востока от интервентов и белых. Социально-экономическое положение и культурная жизнь населения почти не рассматриваются [5; 52].

Автор характеризует деятельность политических партий, отмечая наи­большую активность после Февральской революции партий меньшевиков и эсеров, сначала получивших большинство в Советах, большое значение при­бывших большевиков-эмигрантов для укрепления большевистской фракции в объединенной социал-демократической организации Владивостока, а затем и всего Дальнего Востока, разделение объединенной организации РСДРП на большевистскую и меньшевистскую.

Стефан считает, что «Апрельские тезисы» В.И. Ленина на Дальнем Востоке не имели такого значения, как в западных районах страны, но ведь и здесь большевики ими руководствовались.

В книге дается оригинальная мотивация размежевания большевиков и меньшевиков Дальнего Востока и создания ими самостоятельных партийных организаций: это связывается с мероприятиями Владивостокского Совета по борьбе с корниловской авантюрой, когда лидер меньшевиков А.Ф. Агарев (в книге он назван председателем Владивостокского Совета, но он являлся председателем городской думы) на заседании Совета призвал передать Совету всю власть в городе, «чтобы защитить Временное правительство» [5; 53]. Вопрос о размежевании большевиков с меньшевиками был решен задолго до выступления Корнилова, а создание при Владивостокском Совете Объединенного (коалиционного) исполкома, которому передавалась власть в городе, только способствовало большевизации Совета, признание Временного правительства было формальным.

Образно и в основном правильно Стефан охарактеризовал положение на Дальнем Востоке после получения известия из Петрограда о перевороте: «Десять дней, которые потрясли мир, вызвали всего лишь волнение на Дальнем Востоке». И действительно, советская власть тогда установилась не сразу. Симпатии автора на стороне контрреволюции, большевики представляются как действовавшие только силовыми методами, а решение III краевого съезда Советов о провозглашении советской власти, по его мнению, «имели малый вес», с чем трудно согласиться. Стефан правильно отмечает, что при сложности решения аграрной проблемы, при фактическом нейтралитете крестьянства у Советов была слабая социальная опора, что особенно сказалось потом на Уссурийском фронте. Успехи большевиков в боях Стефан объясняет в значи­тельной мере привлечением в красные войска военнопленных венгров и немцев, которых считает не идейными борцами за советскую власть, а боровшимися лишь «за свой желудок». И все же он признает, что местная контрреволюция не имела шансов свергнуть советскую власть и что решаю­щее влияние на исход событий в 1918 г. имело «иностранное вмешательство».

При оценке интервенции держав Антанты на Дальнем Востоке Стефан фактически придерживается общей точки зрения американской историогра­фии, в которой (за исключением марксистской) утверждается, что политика США не преследовала захватнических целей, но в «некоторых кругах» имела место озабоченность из-за того, что «Япония воспользуется слабостью Рос­сии» и что у Японии имелись экспансионистские планы. Неверно утвержде­ние автора, что Япония не собиралась участвовать в интервенции одна — она стремилась именно к этому, но подобного не хотели допустить США, желав­шие взять ее действия под свой контроль. Автор книги сомневается в правди­вости официальной версии причин интервенции (из-за германской угрозы и необходимости помощи чехословакам в отъезде в Европу).

Истинные цели объединенной интервенции Антанты и захватнические планы японской военщины на российском Дальнем Востоке и в Забайкалье обстоятельно рассмотрены в отмеченной выше монографии Д.У. Морли «Вторжение Японии в Сибирь». С использованием архивных документов МИД, Военного министерства, Генштаба Японии и др., доступ к которым был открыт после второй мировой войны, в книге показывается, как после Октябрьской революции развивались и совершенствовались экспансионисткие планы японского правительства, как Япония при согласовании с Антантой стремилась организовать чисто японскую “экспедицию”, однако вынуждена была под давлением США согласиться на объединенную интер­венцию, но непременно под японским командованием. Приводятся данные о работе на Дальнем Востоке японской военной разведки под руководством ее шефа генерал-майора М. Накадзимы по изучению возможностей осуще­ствления экспансионистских планов. Отмечается, что уже в январе 1918 г. японские военные суда, прибывшие во Владивосток, были готовы к высадке десантов морской пехоты. Они осуществили ее 5 апреля 1918 г. якобы «для защиты японских подданных». Японская военщина уже приготовилась к захвату Владивостока. Но, как пишет Морли, поскольку высадка десантов была допущена японскими дипломатическими службами и военными ведомствами до согласования с союзниками на межгосударственном уровне, японское правительство вынуждено было признать начало интервенции «преждевременным [5;59].

В книге Д.У. Морли рассматриваются японские планы создания марио­неточных российских правительств во главе с Д.Л. Хорватом или атаманом Г.М. Семеновым, история приглашения А.В. Колчака главкомом вооружен­ных сил Хорвата и отстранения его, так как он был против японской экпан-сии, заключение японо-китайских соглашений «об обороне», а фактически о совместной антисоветской интервенции, чрезмерное вмешательство китай­ских властей в управление КВЖД. Появление чешских легионеров на Даль­нем Востоке, поддержанных США, автор рассматривает как осложнение для японских экспансионистских планов.

Дж. Стефан, рассматривая обстановку на Дальнем Востоке при колчаковской власти, обратил внимание на развитие партизанского движения, особенно на действия сучанских партизан, основательно изученные им по советской литературе. Но почему-то главная задача партизан, решения кото­рой добивался командующий С.Г. Лазо, — вывести из строя Сучанскую железнодорожную ветку, по которой поставлялся уголь белым и интервентам, а значит, вступить в бой с охранявшими ее интервентами, автору представляется “номинальной”, главным же было “подорвать авторитет” недисциплиниро­ванного партизанского командира Г. Шевченко [5; 62] .

Свое у Дж. Стефана видение событий и второго периода гражданской войны и интервенции на Дальнем Востоке в 1920—1922 гг., после свержения колчаковской власти. Этому периоду посвятил свою монографию также про­фессор Алабамского университета К.Ф. Смит, которая называется «Владиво­сток под властью красных и белых: Революция и контрреволюция на русском Дальнем Востоке. 1920—1922» (Сиэтл, 1975) [5; 67]. Книга Смита, как и Стефана, написана в основном по зарубежным материалам с использованием советских публикаций. В советских архивах автор тоже не работал. Избрав для исследо­вания узкие хронологические рамки (1920—1922 гг.), он имел возможность обстоятельнее, чем Стефан, изучить этот период, и их оценки интересно сравнить.

Главную причину прекращения объединенной интервенции Смит видит в разгроме армии Колчака в Сибири, после чего для большинства участников интервенции эта акция уже теряла смысл. Отмечается, что решение союзни­ков о выводе своих войск из Сибири и Дальнего Востока побудило Японию сделать то же самое. Ссылка на необходимость помощи в эвакуации чехословакам как одно из оснований для интервенции, пишет Смит, была “нелепой” и раньше, в данное же время эвакуация их подходила к завершению. Он об­ратил внимание на решение японского правительства в феврале 1920 г. вывести свои войска из Забайкальской и Амурской областей, но в Приморье на некоторое время оставить. Как отмечает Смит, японский премьер-министр П. Хара заявил, что «японцы не могут позволить большевизму проникнуть на Дальний Восток». Смит считает этот довод заслуживающим внимания. Понятным он был и правительству США, которое не стало возражать против продолжения японской интервенции. Но Смит и Стефан не отмечают, что правительство США было заинтересовано в том, чтобы Япония и Россия продолжали изматывать свои силы в противоборстве, и собиралось потом уже, при подходящих обстоятельствах, протестовать против японской интервенции.

Однако для продолжения интервенции в Приморье японскому прави­тельству требовался серьезный повод. Дж. Стефан и К. Смит считают, что поводом этим стал так называемый николаевский инцидент, провоцировав­шийся самими японцами, когда, нарушив договор о перемирии с партизана­ми Я.И. Тряпицына в Николаевске-на-Амуре, они в ночь на 12 марта 1920 г. напали на партизан, но получили отпор, в ходе которого значительная часть японцев погибла, а часть была арестована. Месть со стороны Японии не за­ставила себя ждать. Смит видит ее в выступлении японцев в Приморье, начав­шемся в ночь на 5 апреля. Повод для продолжения интервенции был найден.

Оценивая николаевские события, Стефан, исходя из необъективного их освещения частью белоэмигрантских авторов, преувеличил склонность главкома партизан Тряпицына к террору и фактически оправдывает напа­дение японцев на партизан, особенно осуждая расстрел военнопленных в мае 1920 г. во время наступления на Николаевск японских интервентов с открытием навигации.

Эвакуация населения (10—15 тыс. чел.) из Николаевска в верховья Амгуни показывается как “толпа” около 2 тыс. чел., которую партизаны «погнали» [49; 21].

Смит в отличие от Стефана рассматривает Тряпицына как “энергичного руководителя партизан”. Считает, что японское военное руководство фактически сознательно нагнетало обстановку в низовьях Амура, чтобы остаться на русском Дальнем Востоке и оправдать расходы на политику интервенции Особое внимание Дж. Стефан и К. Смит уделяют «буферной» стратегии большевиков, направленной на создание демократического государства — ДВР для того, чтобы лишить Японию повода для продолжения интервенции и решить эту проблему мирным путем. Стефан результаты этой стратегии на­зывает «успешными», Смит — «мудрой» политикой.

Стефаном и Смитом даются разные оценки организатору и руководите­лю ДВР A.M. Краснощекову. Стефан пришел к выводу, что Краснощекое «не был идеальным инструментом тонкой буферной стратегии”, поскольку “тяго­тел» к созданию постоянного независимого демократического государства, в результате чего был отозван из ДВР в Москву. Но как уже выше отмечалось, Краснощекова отозвали не по объективным, а по субъективным причинам, связанным с борьбой за власть в Дальбюро и Правительстве ДВР. Смит же оценивает Краснощекова как “самого одаренного” из большевиков политиче­ского деятеля в ДВР, что ближе к истине и соответствует ленинской положительной оценке [30; 42]

Дж. Стефан считает: Временное правительство Дальнего Востока (ВПДВ), провозглашенное во Владивостоке в конце марта 1920 г. при согла­совании с коммунистами, после апрельского выступления японцев находи­лось «под японской опекой» и будто бы японцы нашли подходящую для со­трудничества фигуру в лице Василия Болдырева, «бывшего царского офице­ра, который представлял Омское правительство в Токио». Но Болдырев был назначен руководителем военного ведомства ВПДВ по согласованию с Вла­дивостокским отделением Дальбюро ЦК РКП(б), а в Токио он представите­лем Колчака не был, наоборот — он был сослан туда Колчаком. И во главе Приморского правительства (ВПДВ) был не меньшевик, а эсер А.С. Медве­дев. Если же Стефан считает правительством Совет управляющих ведомства­ми ВПДВ, то его возглавлял меньшевик М.С. Бинасик, но и он был назначен по согласованию с Дальбюро ЦК и “под японской опекой” работать не мог.

Освещая попытку возрождения Белого движения в Приморье, Смит и Стефан критически относятся к правительству С.Д. Меркулова. При безна­дежном положении, в котором находилось белое Приморье, Смит называет «комедией» еще и в правительстве «вести борьбу за власть», вступать в воен­ное противоборство с ДВР. Молчановцев, участвовавших в Хабаровском по­ходе, Смит называет «донкихотствующими крестоносцами», ставшими жерт­вами своей «иллюзии» в возможности победить красный “буфер”. Стефан пишет, что у Меркулова был один выбор: «умирать медленной смертью или агонизировать».

Смит критикует работу японских дипломатов на Дайренской и Чанчуньской конференциях, шедших на поводу представителей армии, не желавших идти на уступки дипломатам ДВР и РСФСР и фактически потерпевших по­ражение. Подчеркивается значение Вашингтонской конференции, на которой США подталкивали Японию на вывод своих войск с российского Дальнего Востока, после чего японское правительство действительно приступило к их эвакуации.

Стефан и Смит высоко оценивают полководческое искусство Главкома НРА ДВР В. К. Блюхера, под руководством которого НРА одержала победу над белыми у Волочаевки, вытеснив их в Приморье. Но есть и другая точка зрения, Г. Г. Левкина, который в книге “Волочаевка без легенд” пишет о не­удовлетворительном проведении Блюхером военной реформы в ДВР и одер-жании победы НРА под его руководством у Волочаевки ценой неоправданно больших человеческих жертв [30; 51]. Вторичное наступление белых на НРА летом 1922 г. Смит называет «авантюрой».

Подводя итоги гражданской войны на Дальнем Востоке, Смит отмечает, что большевики победили не только в силу своей хорошей организации и популистских лозунгов, но и потому, что смогли предложить населению более жизнеспособную альтернативу, что делу белых в глазах населения повредила связь с интервентами. Считает, что при антикоммунистическом настроении значительного количества населения ДВР сокрушить силы бе­лых помогло введение в стране нэпа, поднятие престижа Европейской Рос­сии, что белые выступили против течения, а красные — по течению, что белые были связаны с идеологией прошлого, красные — будущего, что эти и другие названные им факторы обеспечили победу большевиков в граж­данской войне.

Итак, итоги исследовательской работы буржуазных авторов в отношении дальневосточных регионов к 80-м годам XX в. в какой-то мере были обобщены в академическом издании Г.Г. Рейхберга и А.П. Шурыгина.

Анализ этой литературы давался, естественно, с точки зрения марксистско-ленинской методологии в плане борьбы с буржуазными фальсификато­рами истории. Буржуазная историческая литература подразделялась на два основных направления: реакционное и либерально-объективистское (прогрессивным считалось марксистское направление). К представителям реакционного направления относились историки, критически воспринимавшие Октябрьскую революцию, оправдывавшие Белое движение и военную интервенцию Антанты.

Западными историками лучше изучена история интервенции

Большинство западных ис­ториков выступает против утверждения советских исследователей, будто ин­тервенция Антанты сыграла решающую роль в развитии гражданской войны в России, что из-за участия в первой мировой войне Антанта и не могла оказать Белому движению существенную поддержку. Есть точки зрения, что ин­тервенция затянула гражданскую войну, что она принесла белым больше вреда, чем пользы, так как это позволило большевикам заявить о себе как защитниках государственных интересов. Различия точек зрения касаются в ос­новном мотивации интервенции.

Западные исследовали отмечают бесспорное всемирно-историче­ское значение революции. Признают, что и работы западных истори­ков о гражданской войне в России были заполитизированы. Однако с конца 50-х гг., особенно среди молодых историков, центр историографии сместился влево «из-за разочарования в американской демократии». Они утверждали, что большевикам удалось победить не только благодаря хорошей организованности и умелому манипулированию массами, но и потому, что они “явились подлинными выразителями подлинного ради­кализма рабочего класса», объясняя дальнейший тоталитаризм влиянием гра­жданской войны.

Среди трудов западных историков можно отметить работы по истории пар­тий — о РКП(б), лишившейся поддержки рабочих (В. Бровкин), о партии эсе­ров как предателе народных масс (И.Редки), партии меньшевиков, которой дается более высокая оценка (Л. Хаймсон), труды о рабочем классе, крестьян­стве, занявшем после 1917 г. позицию положительного нейтралитета, стремив­шегося к тому, чтобы его оставили в покое, политические биографии и др.

Отмечается, что лучшим исследованием американской политики в годы гражданской войны в России является двухтомный труд Дж. Кеннана «Советско-американские отношения. 1917—1920», в котором доказывается, что США были втянуты в интервенцию и интервенция являлась частью первой мировой войны. В отношении участия Англии в ин­тервенции обращается внимание исследование Р. Ульмана «Англо-советские отношения».

Зарубежные исследователи руководствуются в изучении Октябрьской революции следующими постулатами: революция есть результат предшествующего развития, а не только разрыв с историческим прошлым; исследовать необхо­димо прежде всего социальную историю, движение масс в революционный период. Даются весьма интересные характеристики взглядов историков, их трактовки отдельных событий, но нет ответа, почему так оцениваются собы­тия, какова их аргументация.

2.3 История революционной смуты на Дальнем Востоке годов в публикациях японских исследователей

После второй мировой войны изучение истории Октябрьской револю­ции, гражданской войны и интервенции на Дальнем Востоке России активи­зировалось в Японии, когда появились условия для развития демократизма в общественной жизни, а историки получили доступ ко многим ранее засекре­ченным фондам государственных архивов (МИД, Генерального штаба и др.). В это время становится характерным изучение истории своей страны в кон­тексте всемирной истории, уроков экспансионистской политики японского правительства в Юго-Восточной Азии, с учетом международного значения Октябрьской революции и интервенции держав Антанты, в том числе и Япо­нии на Дальнем Востоке России.

Ряд работ советских историков был посвящен анализу японских иссле­дований рассматриваемой нами проблемы [5; 68]. Как и в других работах по зарубежной историографии, труды японских исследователей подразделялись (с нашей точки зрения, условно) на консервативные, либерально-буржуазные и прогрессивные. К консервативному направлению относились исторические труды, в которых оправдывалась японская экспансионистская политика, к либерально-буржуазному — допускавшие, хотя и непоследовательно, их кри­тику, к прогрессивному — в основном исследования историков-марксистов.

К японским буржуазным трудам часто предъявлялись претензии, о кото­рых можно сказать, что они были «не по адресу»: о необходимости показа закономерности Октябрьской революции, ее международного значения, не­обходимости освещения выдающейся роли рабочего класса, руководящей ро­ли РКП(б), предательства меньшевиков и эсеров и другие подобные замеча­ния, часто спорные и неуместные в настоящее время, когда монометодология уступает место плюрализму методов исследования.

Вместе с тем в критике японских трудов советскими авторами были, безусловно, и положительные стороны, когда они касались имевшего место ис­кажения исторических фактов и связанных с ними соответствующих выводов, особенно в отношении японской экспансионистской политики и интервен­ции на Дальнем Востоке.

Большой вклад в изучение трудов японских историков по этой проблеме сделан доцентом ДВГУ кандидатом исторических наук С.С. Ласковым, работы которого использованы в этом разделе [50].

Ведущим представителем консервативного направления стал М. Кадзима, видный деятель либерально-демократической партии и глава крупной строительной компании. Являясь апологетом японской внешней политики, он доказывает, что с конца XIX в. до второй мировой войны Япония стремилась к миру, а войны происходили “не по желанию МИДа и правительства и не по воле народа”¹¹⁶. Тогда по чьей же воле разрабатывались экспансионистские планы и проводилась японская интервенция на российском Дальнем Востоке Антисоветскую интервенцию Кадзима пытается оправдать Брестским миром Советской России с Германией, но подготовка к интервенции началась еще до подписания мирного договора. Нельзя согласиться и с ут­верждением автора о том, что по вопросу отправки войск в Сибирь японское правительство занимало “крайне пассивную позицию”¹¹⁷. Исторические фак­ты свидетельствуют об обратном.

К «консерваторам» С.С. Ласковым отнесен профессор С. Кураханэ (г. Сендай), трактующий японскую экспансионистскую политику на Дальнем Востоке как желание «обеспечить мир на Дальнем Востоке под эгидой Японии», а саму интервенцию — помочь белым воевать с Германией и не допус­тить захвата ею военных грузов во Владивостоке [13; 155].

Отмечается, что профессор Т. Хора, в основном придерживающийся этих же позиций, позволял себе некоторые отклонения от них. Так, он прямо пишет, что целью интервенции Антанты являлось «задушить большевизм в зародыше, пока он не усилился и не распространился». Хора признает, чтониколаевский и владивостокский инциденты 1920 г. были спровоцированы японцами в поисках предлога для оккупации Северного Сахалина и что «в это время усилившееся зверство японских войск было доведено до высшей степени» [5; 87] .

Буржуазно-либеральная историография Японии, с одной стороны, испыывала влияние марксистско-ленинских идей и выступала с критикой япон­ского империализма, с другой — находилась под влиянием западной буржуазной историографии и традиционных представлений японизма, чем объясняется противоречивость концепций сторонников этого направления. Тем не менее их оценки становились господствующими в японской историографии. Представитель этого направления Ч. Хосоя посвятил истории возникновения иностранной интервенции в Сибири специальную монографию, обобщав­шую результаты предыдущих исследований. Главную цель интервенции Антанты он видит не в ликвидации советской власти, а в восстановлении Восточного фронта и спасения от Германии владивостокских военных грузов, считает, что Япония решила воспользоваться уходом Советской России из Маньчжурии для активного продвижения на материк, что чехословацкий мятеж в Сибири и на Дальнем Востоке в 1918 г. был инспирирован Антантой, и это послужило поводом для отправки на Дальний Восток новых контингентов японских войск, пишет о поддержке Японией режимов Семенова, Хорвата и Дербера [5; 85] .

Автор ряда монографий профессор Т. Окубо с крушением царизма свя­зывает возможность развития «материковой» (экспансионистской) политики японского правительства на Азиатском материке, с Октябрьской революцией — развитие рабочего и социалистического движения в своей стране. Про­фессор Е. Ока при обращении к этой теме подчеркивал, что Советское госу­дарство ставило перед собой цель «осуществления мировой революции». Окубо и Ока обращают внимание на отрицательные последствия для японской экспансионистской политики в Азии отказа Советской России от империалисти­ческой политики царского самодержавия и Временного правительства [14; 165].

С.С. Пасков высоко оценивает позицию японских историков-маркси­стов — профессоров С. Синобу, С. Имаи, М.Недзу, воспринимающих Ок­тябрьскую революцию как закономерное явление всемирной истории, поло­жившее начало новому ее этапу, позволившему приступить к строительству международных отношений на принципиально новой основе. С. Синобу ис­торию японской интервенции на Дальнем Востоке России рассматривает на основе глубокого анализа японского империализма, отметив, что военщина Японии готовилась «к захвату Сибири», точнее Дальнего Востока России, еще в 1914 г., что подготовка к ней велась в 1917 г. до Октябрьской револю­ции и сразу после нее. М. Недзу пишет, что планы отторжения сибирских и дальневосточных территорий составлялись даже еще раньше, имея в виду японский «План национальной обороны империи, разработанный в 1905 г.Из последних японских научных трудов, посвященных исследова­нию истории революций 1917 г., гражданской войны и интервенции на Дальнем Востоке, эта проблема наиболее объективно освещается в трудах В. Фудзимото и Т. Хара [5; 94].

В 1983 г. в г. Осака вышла в свет книга В. Фудзимото «Русская револю­ция и военная интервенция в Сибири», а в Токио В. Фудзимото совместно с К. Сугимори была издана книга «200-летняя история японо-русских и японо-советских отношений от первой встречи представителей двух стран до япон­ской интервенции в Сибири и на Дальнем Востоке». Фудзимото была на­писана 2-я часть этой книги “Русская революция и война Японии с целью интервенции в Сибири и на Дальнем Востоке”. Книги встретили положи­тельный отклик в советской печати. Несколько публикаций Фудзимото вышли в свет в России.

В. Фудзимото японская интервенция осуждается как неспровоцирован­ная агрессия. Автор пришел к признанию основных положений и выводов советской историографии по этой проблеме. Опираясь на архивные источни­ки Японии, документальные публикации, в том числе и советские, на иссле­дования предшественников, Фудзимото, проанализировав идеологическую подготовку японского народа к интервенции, не согласился с ее официаль­ными мотивами (необходимость помощи японским подданным и чехослова-кам) и цитирует документы о разработке планов интервенции сразу же после Октябрьской революции, текст японо-китайского договора от 6 сентября 1918 г., предусматривающий совместные действия Японии и Китая в антисо­ветской интервенции, ссылки на сложность управления японской военщиной правительством называет мифом. Отмечается существенный урон, нанесен­ный японским войскам со стороны дальневосточного партизанского движе­ния, вероломство японского командования, провоцировавшего в 1920 г. во­енные инциденты в Приморье и низовьях Амура, послужившие основанием для задержки вывода японских войск из этих районов до октября 1922 г., за­хвата Северного Сахалина. Историк возмущен зверскими расправами интер­вентов над населением деревень Мазаново и Ивановка Амурской области [5’ 98].

В статье «Становление советской власти» Фудзимото рассматривает процесс ее становления на Дальнем Востоке в 1917—1918 гг., опираясь па анализ социально-экономических отношений и политической борьбы. Он обращает внимание на недостаточную изученность истории КОБов, характе­ризует Объединенный исполком Владивостокского Совета до Октябрьской революции как орган чрезвычайной коалиционной власти. Анализируются им трудности советского строительства после Октября 1917 г., когда провоз­глашение Советской власти в крае на III краевом съезде Советов еще не оз­начало повсеместное ее установление. Период до марта 1918 г. Фудзимото характеризует в Амурской области как двоевластие Советов и земств. Недос­таточную поддержку Советов со стороны крестьянства во время начавшейся гражданской войны и интервенции Фудзимото объясняет слабым вниманием к аграрным проблемам со стороны краевой власти, мероприятия которой в этом отношении носили «промежуточный» характер (между крестьянством и казачеством). Главную причину падения власти первых Советов на Дальнем Востоке автор видит в военном превосходстве сил интервентов.

В другой статье («Японо-русские отношения в Восточной Азии и уста­новление японо-советских дипломатических отношений») по периоду гра­жданской войны на Дальнем Востоке главное внимание уделено проведению Дайренской и Чанчуньской конференций в обстановке, уже неблагоприятной для Японии, когда японское общественное мнение требовало прекращения интервенции, когда усилилась критика ее со стороны США и потерпел пора­жение под Волочаевкой «Хабаровский поход” белых, поддерживаемых японским командованием. По мнению Фудзимото, “торговые переговоры на Дайренской конференции японскому правительству служили лишь предлогом для фактического решения вопроса о прекращении интервенции, но «с честью» [14; 45]. Автор считает неуместными со стороны японской дипломатии выдвижение так называемых 17 требований как требований “страны-победительни­цы”, не считавшихся с суверенитетом ДВР, а потому обреченных на крах. Как правильно подметил историк, на конференции столкнулись «два нежелания» решить проблему. Естественным Фудзимото считает и провал Чанчуньской конференции, где Япония не согласилась вывести свои войска с Северного Сахалина одновременно с выводом их из Приморья.

В книге Т. Хара «Сибирская экспедиция. Революция и интервенция» дается оценка политической и военной обстановки на Дальнем Востоке в 1917—1922 гг. Автор отмечает большое влияние Октябрьской революции на современный мир и рассматривает японскую интервенцию в ее контексте. Он в курсе интервенционистских планов японского Генштаба, согласен с исто­риком К. Иноуэ в отношении истинной цели интервенции — свержение со­ветской власти, образование контрреволюционных марионеточных государств от Байкала до Тихого океана, использование их природных ресурсов, созда­ние на Дальнем Востоке баз для противодействия США, использование в связи с этим новых возможностей для установления японского контроля в Китае и прежде всего в Маньчжурии. Кроме того, Хара добавляет, что одной из целей японской интервенции было овладение Северным Сахалином [5; 98].

Большое внимание в книге уделяется правовому оформлению ДВР, ре­организации НРА, попыткам возрождения Белого движения под руково­дством С. Меркулова и М. Дитерихса, их контактам с японским командова­нием, обращается внимание на значение для прекращения интервенции Ге­нуэзской конференции, на которой Россия фактически была признана в ка­честве международного субъекта.

Автор считает, что японская интервенция поставленной перед ней цели не достигла, привела к большим человеческим жертвам и материальным за­труднениям. Столкнувшись с гражданской войной на Дальнем Востоке Рос­сии, интервенция фактически закончилась для Японии поражением.

Из последних японских публикаций по рассматриваемой нами проблеме нельзя не отметить книгу Уэсуги Кадзунори “Человек, построивший Америку в России”, вышедшую в Токио в 1938 г., о председателе Дальсовнаркома и Правительства ДВР A.M. Краснощекове. Книга написана на основе большого количества исторических источников, выявленных в российских и зарубеж­ных государственных архивах, в семейных архивах Краснощековых и архивах соратников этого выдающегося государственного и политического деятеля, в российской и зарубежной исторической литературе. Несмотря на несколько неудачное (на наш взгляд) название книги, в целом жизнь и деятельность A.M. Краснощекова освещается в ней объективно.

Итак, ряд работ советских историков был посвящен анализу японских иссле­дований рассматриваемой нами проблемы. Как и в других работах по зарубежной историографии, труды японских исследователей подразделялись (с нашей точки зрения, условно) на консервативные, либерально-буржуазные и прогрессивные. К консервативному направлению относились исторические труды, в которых оправдывалась японская экспансионистская политика, к либерально-буржуазному — допускавшие, хотя и непоследовательно, их кри­тику, к прогрессивному — в основном исследования историков-марксистов.

Большой вклад в изучение трудов японских историков по этой проблеме сделан доцентом ДВГУ кандидатом исторических наук С.С. Ласковым.

2.4 Проблемы Октября, гражданской войны и интервенции на Дальнем Востоке в современной историографии КНР

В откликах на Октябрьскую революцию в России представители передо­вой китайской интеллигенции, первые марксисты горячо приветствовали революционный почин российских революционеров¹³¹. Профессор Пекинского университета Ли Дачжао, ставший одним из организаторов Китайской ком­партии, выступил с призывом «изучать большевизм, знакомить с ним народ, рассказывать правду о нем».

В 50-х—начале 60-х гг. XX в. в работах, посвященных Октябрьской революции, подчеркивалось, что она указала китайскому народу задачи и пер­спективы борьбы за национальное и социальное освобождение. В книге “История китайско-советской дружбы” известный китайский историк Пэн Мин (написание 50-х годов — Пын Мин) пишет, что «Октябрьская револю­ция, являясь достижением русского народа, поддерживала освободительное движение рабочего класса и угнетенных наций всего мира» [20; 21], что быстрый отклик в Китае нашли известие об отмене Советским правительством навязанных царизмом неравноправных договоров, провозглашение справедливого мира без аннексий и контрибуций, развитие пролетарского интернационализма. Как отмечает Пэн Мин, поэтому «на советской земле около 30—40 тыс. китайских рабочих вступили в Красную армию и сражались в одних рядах с русским народом против вооруженной интервенции империалистов». Как и многие китайские историки, Пэн Мин считает, что с Октябрьской революцией свя­зано распространение марксизма в Китае, рождение Коммунистической пар­тии Китая (КПК), чему способствовало и движение «4 мая» 1919 г.

Историк Ху Шэн отмечает, что «лозунг установления китайско-совет­ских дипломатических отношений стал одним из важнейших лозунгов борь­бы народных масс Китая. Это было проявлением наивысшего развития анти­империалистических идей китайского народа». Внешняя политика Совет­ской России, пишет Е. Хошэн, оказывала стимулирующее влияние на разви­тие революционного движения в «странах отсталого Востока» [27; 89] .

Однако во время идеологических разногласий между КПК и КПСС трактовка событий, связанных с Октябрьской революцией, в исторической литературе КНР несколько изменилась. Традиционным становилось подчер­кивание экспансионистской политики царской России на Дальнем Востоке и продолжение ее в какой-то мере и в советской внешней политике. При пози­тивном отношении к Октябрьской революции в целом роль ее в развитии мирового революционного процесса в современной китайской исторической литературе несколько принижена, рассматривается как средство, обеспечи­вавшее выход Советской России из изолированного положения на междуна­родной арене.

Революционное движение в Китае китайскими историками рассматривается как движение, возникшее самостоятельно, на китайской почве, при отсутствии должного внимания и поддержки со стороны России, которой после неудачи ориентации в развитии мировой революции на западный мир при­шлось возложить свои надежды на развитие революции в Китае.

Китайскими историками дается своеобразная трактовка двух Заявлений Советского правительства — от 25 июля 1919 г. и от 27 сентября 1920 г., об­ращенных к Китаю, в которых был выдвинут вопрос об аннулировании всех навязанных Китаю царской Россией неравноправных договоров и предлага­лось осудить международную и межгосударственную несправедливую поли­тику других империалистических держав. Но как известно, на советские За­явления со стороны Китая не последовало никакого официального ответа. По мнению китайских историков, эти советские документы преследовали две цели: прорвать блокаду великих держав и заставить Китай признать Совет­ское правительство, “стимулировать антиимпериалистические настроения китайцев”. Они считают, что «тактика непонимания» китайским правительст­вом советских предложений во время интервенции Антанты на Дальнем Вос­токе была единственно возможной [5; 101].

С Заявлениями Советского правительства 1919—1920 гг., направленными правительству Китая, тесно связано решение проблемы КВЖД. Известный китайский историк Сюэ Сяньтянь отмечает, что проблема КВЖД была «од­ной из самых важных и неразрешимых проблем во взаимоотношениях Рос­сии и Китая», так как военно-стратегической целью строительства КВЖД было «усиление военного положения России на Дальнем Востоке». Другой китайский историк Чжан Тун пишет, что Россия превратила КВЖД в «государство в государстве» (отчуждение земли, экстерриториальность русского населения, экономические привилегии, русские полиция и войска охраны, управление и т. д.), нарушив тем самым суверенные права Китая, и только первая мировая война и революция 1917 г. «предоставили китайскому правительству и местным властям северо-восточных провинций возможность начать борьбу за возвращение своих прав на КВЖД» [29; 47].

Между тем вопрос о дискуссиях по КВЖД трудно отделить от анализа существа Договора (май 1896 г.) России о союзе с Китаем, который преду­сматривал и строительство впоследствии железной дороги в Северо-Восточ­ном Китае. В контракте на строительство КВЖД (август 1896 г.) были зало­жены позиции о бесплатной передаче дороги Китаю через 80 лет и возмож­ности выкупа через 36 лет с момента пуска ее в эксплуатацию (с 1903 г.), т. е. в более ранние сроки.

Китайские историки считают, что конфликт вокруг КВЖД «начал при­нимать все более ожесточенный характер» после Октябрьской революции, когда по указанию Советского правительства, считавшего Полосу отчуждения КВЖД частью российской территории, Харбинский Совет взял власть в свои руки. По мнению Сюэ Сяньтяня, это свидетельствовало о “наследовании большевиками агрессивности царской России” в Маньчжурии и “явилось промахом Ленина”. Введение китайских войск в зону КВЖД для ее охраны, считает он, означало “начало конца колониальной политики Хорвата”. Иначе дорога могла быть захвачена Японией¹⁴³.

В июльском Заявлении 1919 г. Советское правительство соглашалось пе­редать КВЖД Китаю безвозмездно, но решение это было непродуманным. Для России КВЖД — это прежде всего государственная собственность на территории Северо-Восточного Китая, с которой необходимо было поступать в соответствии с контрактом на строительство дороги и обеспечивать собст­венные интересы страны, учитывать большие государственные расходы по ее сооружению.

В современной китайской литературе этот факт трактуется в связи с военно-политической обстановкой в годы гражданской войны: пока военные действия на западе страны еще продолжались, Советское правительство могло обещать Китаю отдать КВЖД безвозмездно, а в 1920 г., когда гра­жданская война в основном закончилась, в сентябрьском Заявлении Китаю было предложено «совместное использование дороги в интересах РСФСР, Китая и ДВР”[47; 90] .

Китайские историки критикуют Правительство ДВР, рассматривая включение им в своих Декларациях Полосы отчуждения КВЖД в состав ДВР как ошибочное. Но, как свидетельствует телеграмма заместителя наркома иностранных дел РСФСР Л.М. Карахана уполномоченному НКИД в Иркут­ске Я.Д. Янсону от 16 апреля 1920 г., включение зоны КВЖД в ДВР про­изошло из-за несогласованности действий организаторов этой республики с Наркоминделом. «Если это обстоятельство вызовет протесты со стороны Ки­тая, — телеграфировал Карахан, — надлежит проявить большую осторож­ность и сгладить впечатление путем предложения китайцам совместно уста­новить модус вивенди — какое-то временное соглашение до окончания граж­данской войны и интервенции». Это и было сделано в Заявлении Советского правительства от 27 сентября 1920 г., в котором Китаю предлагалось заклю­чить с РСФСР и ДВР “специальный договор о порядке пользования Китай­ской Восточной железной дорогой для нужд РСФСР” [5; 103]. К сожалению, Правительство ДВР в своей сентябрьской Декларации 1920 г. повторило спою ошибку в отношении КВЖД. Китайский историк Линь Цзюнь в отказе от безвозмездной передачи КВЖД Китаю со стороны Советского правительства видит только империалистические устремления. Но есть и другие оценки. Историк Хуан Цзилянь считает, что между ДВР и Китаем установились от­ношения добрососедства, сотрудничества и взаимопонимания.

Историк Ли Цзягу называет позицию главы миссии ДВР в Китае И.Л. Юрина в отношении КВЖД «двусмысленной». Тот сначала утверждал, что КВЖД может перейти в полное безвозмездное владение Китая, а потом это отрицал, но это было связано с пересмотром Советским правительст­вом июльского (1919 г.) Заявления Китаю по указанной выше причине.

Значительный интерес для исследования российско-китайских торгово-экономических связей представляют китайские коллективные труды «Исто­рия китайско-советских торгово-экономических отношений» (Харбин. 1992) и «Китайско-российские торгово-экономические отношения» (Пекин, 1999), в которых нашла отражение и история 1917—1922 гг.

Положительно оценивая значение Октябрьской революции для Китая, авторы первой книги отмечают, что на китайско-советских взаимоотношени­ях вначале в значительной мере сказывалось давление на Китай ведущих держав Антанты, определившее характер его экономических связей с РСФСР и ДВР. Во второй книге, в основном посвященной современным экономиче­ским связям Китая и России, показывается и предыстория их после Октябрь­ской революции, когда под влиянием бэйянских милитаристов правительство мешало развитию этих связей — в отношении Советской России проводилась экономическая блокада, были прерваны торговые пути, увеличилась девальвация рубля.

В современной китайской историографии рассматриваемой проблемы многие отмеченные выше негативные оценки сохраняются, хотя и в более сдержанных тонах, но некоторые из суждений китайских историков можно признать объективными, например касающиеся неправомерности провозгла­шения советской власти в Полосе отчуждения КВЖД, включения этой зоны в состав ДВР, некоторых других частных вопросов. Как правильно отмечается в китайской историографии проблемы, со стороны руководства РСФСР и ДВР в отношении Китая допускались ошибки, но трактовать их как проявле­ние империалистической политики было бы неправильно [47;95].

Итак, в откликах на Октябрьскую революцию в России представители передовой китайской интеллигенции, первые марксисты горячо приветствовали революционный почин российских революционеров.

В 50-х—начале 60-х гг. XX в. в работах, посвященных Октябрьской революции, подчеркивалось, что она указала китайскому народу задачи и перспективы борьбы за национальное и социальное освобождение.

Однако во время идеологических разногласий между КПК и КПСС трактовка событий, связанных с Октябрьской революцией, в исторической литературе КНР несколько изменилась. Традиционным становилось подчер­кивание экспансионистской политики царской России на Дальнем Востоке и продолжение ее в какой-то мере и в советской внешней политике. При пози­тивном отношении к Октябрьской революции в целом роль ее в развитии мирового революционного процесса в современной китайской исторической литературе несколько принижена, рассматривается как средство, обеспечи­вавшее выход Советской России из изолированного положения на междуна­родной арене.

Китайские историки критикуют Правительство ДВР, рассматривая включение им в своих Декларациях Полосы отчуждения КВЖД в состав ДВР как ошибочное.

Таким образом, в истории западной историографии можно выделить три периода.

Первый период начался в 20-е гг. и продлился до 60-х гг. Труды западных историков представляли собой реакцию на книги и статьи советских исследователей. Иного и быть не могло, так как основная масса источников находилась вне пределов их досягаемости, а вот оспорить выводы своих советских оппонентов они могли. Второй причиной, определивший выводы западных историков, была политическая конъюнктура - отношения между нашими системами тогда были максимально сложными, и доминировавшие на Западе антибольшевистские, антисоветские настроения не могли не сказаться на выводах историков и направленности их исследований. Поэтому, если советские историки доказывали, что в центре всех исторических процессов России начала ХХ в., а уж в 1917 г. тем более, находилась большевистская партия, то западные исследователи сконцентрировались на доказательстве ее бланкистской сущности.

В 60-е гг. начался второй период. Выяснив для себя роль большевиков в революции, они потеряли к ним интерес и сосредоточились на изучении объективных социально-экономических предпосылках. Результаты получились новыми: оказалось, что итоги революций глубоко закономерны.

Третий период в западной историографии проблем русских революций зависел от направлений развития западной историографии вообще (безотносительно изучения истории России). Методология и методы исторической науки все время усложнялись, появлялись новые направления и темы, с социально-экономических тем анализ переместился на изучение психологии масс и отдельных групп, развитие идей. Одной из работ этого периода является монография профессора Гавайского университета Дж. Д. Стефана «Русский Дальний Восток: История».

Абсолютное первенство в западной историографии принадлежит в последние три десятилетия проблеме причин поражения белого движения в гражданской войне.

Особое место занимает историографии Русского зарубежья

Историки-эмигранты не имели у себя под рукой большого количества архивного материала, но они, применяя апробированную методику исследований, смогли выйти на определенное концептуальное понимание сущности Гражданской войны.

В историографии Русского зарубежья утвердилась позиция, что антибольшевистские силы не смогли даже предложить пути к решению двух самых насущных для российского общества вопросов: реальное участие народа (прежде всего крестьянства) в управлении государством и наделение их землей.

Труды историков Русского зарубежья и первых советских исследователей это две разных части одного исторического массива литературы по изучению Гражданской войны. В настоящее время этот массив полноценно представлен в современных исследованиях.

ГЛАВА 3. СОВРЕМЕННЫЙ ВЗГЛЯД НА ИСТОРИЮ РЕВОЛЮЦИОННОЙ СМУТЫ НА ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ

3.1 История революции на Дальнем Востоке в исследованиях конца 1980-х – 2000-х годах

В конце 1980-х гг. - начале 1990-х гг. наступил качественно новый пе­риод, который привел к смене парадигмы, к смене концепции революции.

Современный этап развития, при всей его сложности и характере воздействия на науку и научную деятельность в России вообще, для дальневосточной исторической науки стали периодом самого бурного прогресса за весь период ее существования. Свобода творчества и самовыражения, открытый доступ к прежде запретным темам и источникам, дискуссии с зарубежными коллегами, обращение к новым методологическим приемам исследования — все это в совокупности своей вывело исследования истории российского Дальнего Востока на совершенно иной уровень ее восприятия и осмысления.

Именно с позиции восприятия и оценки исторического прошлого тихоокеанской России как части советской, восточно-азиатской и мировой истории — рассматривают сейчас исследоваатели процессы, происходившие в нем на протяжении последнего столетия.

В отличие от большинства работ советского периода, в современных исследованиях события 1917—1922 гг. на Дальнем Востоке представлены не через призму героики революции и гражданской войны, а как большая трагедия всего народа, как истоки той тупиковой ситуации, к которой пришла советская власть к 1990-м годам прошедшего столетия.

С 90-х гг. начинается качественно новый период в изучении проблемы революции, гражданской войны и интервенции на Дальнем Востоке, опреде­ляемый сменой парадигмы, сменой концепции Октября и последующих со­бытий. Место монизма занял плюрализм мнений. Формирование новой концепции идет трудно, сам процесс противоречив: с одной стороны, не­легко рушатся устоявшиеся представления о революциях 1917 г., а с другой стороны, бытует часто легкость отрицания всего, без достаточной аргумен­тации.

Научный проблемный совет РАН «История революций в России» разработал ряд новых важнейших положений концепции Октябрьской революции. Авторы при этом исходят из тезиса неслучайности революции. Суть их состоит в следующем: 1) революции 1917 г. и гражданская война — это результат системного кризиса империи, сравнимого, скорее всего, с российской смутой начала XVII в.; 2) кризис имел несколько уровней или компонентов: этический, идеологический, политический, организационный, социальный, охлократический, доктринально-рекреационный; 3) в 1917 г. действовали па­раллельно несколько социальных революций — рабочая, крестьянская, солдатская, национальные и т. д.; 4) критической точкой 1917 г. является не «большевистский» Октябрь, а демократический Февраль; 5) важной причи­ной революции являлся конфликт модернизаторских устремлений с традици­онной культурой, ментальностью; 6) первая мировая война — фактор рево­люции; 7) 1917 г. отмечен девиантным поведением части народа (растущая психопатология массового сознания); 8) центр тяжести в анализе событий революции необходимо перенести на ментальность и особенно психологию масс — именно они позволяли «упасть» или «удерживаться» у власти той или иной политической верхушке; 9) в оценке большевизма — отход и от историко-партийного подхода, и от антикоммунизма; 10) при оценке места революции в России надо исходить из логики цикличности движения, кризисная острота которого определяется степенью несостоятельности властного начала в глазах народа, а не просто его (народа) бедственным положением [4;15] .

Большинство дальневосточных историков восприняли новую концепцию и в своих теоретических суждениях опираются на нее. Проблемам теории были посвящены статьи Б.И. Мухачева об Октябрьской революции и А.С. Ващук о формационном и цивилизационном подходах, о необходимости их синтеза [15; 13]. Данную точку зрения разделяют ученые Института гуманитарных исследований Академии наук Республики Саха (Якутия). Этот синтез позволяет шире использовать принципы непрерывности исторического процесса, многомерности, предполагающей признание многовариантности (альтернативности) путей исторического развития, требующей большого внимания к персонификации истории, признания самоценности каждой культуры, каждого класса, каждого народа, правильного решения проблемы соотношения традиционализма и модернизации. Цивилизационный подход позволяет исследователям выяснить влияние таких факторов, как менталитет российского общества, национальный характер, культурные, религиозные, территориально-географические и другие особенности, на возникновение, ход и итоги гражданской войны [16; 33].

Появились труды, в которых авторы отмечают справедливость утверждения об отсутствии предпосылок социалистической революции, о том что будет точнее говорить о наличии противоречий, которые привели к революции. Б.И. Мухачев подвергает критике ряд важнейших положений ленинской концепции — о диктатуре пролетариата, о союзе рабочего класса с крестьян­ством, национализации и др [16; 34]. В работах конкретного характера — А.А. Ромаса, Л.И. Галлямовой, Т.Я. Иконниковой, Н.А. Билим, В.Н. Зуева, Т.Н. Ясько, Н.А. Шиндялова, В.Г. Балковой, Н.А. Бутенина, Н.А. Троицкой, Б.И. Мухачева и др. -налицо первые попытки переосмысления сложившейся концепции Февральской и Октябрьской революций. От­правным моментом в новом подходе является рассмотрение в единстве двух революций, рассмотрение первой мировой войны как важнейшей предпосылки Февраля, а Февральской революции как важнейшего факто­ра, вызвавшего октябрьский переворот.

Весьма интересные документальные данные об отношении дальнево­сточников к октябрьским событиям 1917 г. в Петрограде в связи с идеей Уч­редительного собрания приводит в своей статье Н.А. Троицкая. Дальнево­сточный краевой комитет рабочих и солдатских депутатов в телеграмме Пет­роградскому Совету сообщает о неприемлемости требования перехода власти в руки Совета и настаивает на созыве Учредительного собрания. Имеющиеся в РГИА ДВ документы свидетельствуют о пассивной роли местной буржуазии в осуществлении идеи всенародного представительства, о митингах протеста против разгона Учредительного собрания. Данный обзор нацеливает исследо­вателей на поиски новых документов для восстановления объективной картины 1917 г.

Новый взгляд на проблему двоевластия в Февральской революции на Дальнем Востоке высказывают в своих статьях Б.И. Мухачев и А.А. Ромас. Разделяя тезис Научного совета РАН «История революций в России» об от­сутствии, кроме первых дней после переворота в Петрограде, двоевластия, и о том, что на местах практически его не было, Ромас на конкретном мате­риале показывает, что было на Дальнем Востоке. Важно его замечание о не­совпадении по времени событий в Центре и на периферии: когда в Центре уже прошел кратковременный этап двоевластия, в Приамурском крае он и не наступил. Причина лежала не в запоздалом известии о Февральской револю­ции, а в Советах, возглавляемых в большинстве меньшевиками и эсерами, по мнению которых Советы не должны были быть властью и призваны поддер­живать Временное правительство. Деятельность социалистов фактически смыкалась с работой Комитетов общественной безопасности (органов Вре­менного правительства). Автор дает новую оценку Комитетам общественной безопасности (КОБ) в Приамурье: сформировавшийся блок разнородных сил, демократически решавший многие вопросы. Прямо противоположной точкизрения придерживается А.Г. Яхненко, утверждающий, что система двоевла­стия, возникшая в Центре, распространилась по всей территории до самых отдаленных ее окраин [29; 15].

Необходимо отметить, что и сейчас историки пытаются вовлечь в изучение все самые отдаленные районы Дальнего Востока — Камчатку, Сахалин, уйти от иллюстративного подхода.

Важным моментом современного состояния историографии революций является стремление историков избегать экстраполяции выводов, сделанных на основе изучения отдельных районов, на весь Дальний Восток.

Наряду со статьями по рассматриваемой проблеме появляются монографии. Авторы, не отказываясь от утвердившегося в литературе положения, что на Дальнем Востоке революционное движение развивалось под сильнейшим воздействием общероссийских факторов, обратили серьезное внимание на факторы местные, причем ряд из них отличается новизной по своей содержа­тельной сути. Л.И. Галлямова в монографии о рабочем классе Дальнего Востока обозначила два фактора, способствовавших сдвигу общественного настроения «влево», внимание на которых ранее не фокусировалось. Это, во-первых, насыщение края людьми маргинального типа (Дальний Восток — регион активной миграции), служащих благодатной социальной средой для восприятия революционных идей крайнего толка, и, во-вторых, высокая концентрация военных сил, в среде которых были сильны пробольшевистские настроения. Неоднозначную реакцию населения на события 1917 г., разброс во мнениях на самые значительные события показала в своей моно­графии Т.Я. Иконникова. Дальневосточники поддержали Февральскую революцию, осудили выступления большевиков в Петрограде 3—4 июля. Однако октябрьское восстание, работа II Всероссийского съезда Советов не убедили значительную часть дальневосточников в неизбежности социалистического выбора, что подтверждалось сравнительно поздним признанием СНК и ре­зультатами выборов в Учредительное собрание. Автор показывает убедитель­ную победу блока социалистических партий (эсеров и социал-демократов), выступавших с демократическими лозунгами, отвечающими настроениям ус­тавших от войны и потрясений народных масс. В монографии создается бо­лее целостная, чем в более ранних в работах, картина от Февраля к Октябрю, хотя полностью уйти от фрагментарности не удалось. Достаточно убедитель­но показано, что Февраля никто не ждал, что большинство населения встре­тило его с ликованием, но не хватает аргументов в объяснении наступления Октября. Нельзя согласиться с тем, что «ни в одном населенном пункте Приамурского края не состоялось ни одного выступления в поддержку штурма Зимнего». Иначе III краевой съезд Советов, провозгласивший советскую власть на Дальнем Востоке, не состоялся бы.

В монографии Б.И. Мухачева о выдающемся политическом и государственном деятеле Дальнего Востока A.M. Краснощекове, под руководством ко­торого проходила работа III краевого съезда Советов и работа Дальсовнарко-ма, показывается роль Краснощекова в осуществлении решений съезда посоветизации края, проведении земской политики и других революционных мероприятий, организации вооруженной защиты советской власти с новыми подходами к их оценке [5; 142].

«Тактика красных», большевистское руководство «борьбой своих сторонников за политическую власть» в 1918 г. рассматриваются в монографии Ю.Г. Куцего и В.Ю. Куцего. Авторы касаются и вопросов военного строительства, показывают участие рабочих в вооруженной борьбе с белыми [11;21]. Об укрепле­нии морских сил Дальнего Востока и участии в борьбе за Советы военных моряков рассказывает в своем монографическом исследовании А.А. Тушков [34;54].

Экономическая политика первых Советов Дальнего Востока нашла от­ражение в монографии Л.Н. Долгова, в которой он критически оценил про­водившуюся в крае в 1918 г. национализацию как слишком поспешную, не­достаточно продуманную, нанесшую ущерб народному хозяйству Дальнего Востока [6; 63].

Одна из крупных проблем культурного строительства первых дальневосточных Советов — мероприятия по развитию народного образования — освещается в новой монографии Г.Ф. Севильгаева, в которой рассматривается деятельность Дальсовнаркома по разработке «единого типа общеобразовательной школы», рассказывается о первом дальневосточном комиссаре просвещения СП. Щепетнове.

Итак, подводя итоги исследованиям проблемы революций, отметим, что на современном этапе историки активно начали изучать Февральскую революцию, ввели в научный оборот новые оценки по Октябрьской революции и первым мероприятиям советской власти.

Научный проблемный совет РАН «История революций в России» разработал ряд новых важнейших положений концепции Октябрьской революции. Авторы при этом исходят из тезиса неслучайности революции.

Большинство дальневосточных историков восприняли новую концепцию и в своих теоретических суждениях опираются на нее.

Важным моментом современного состояния историографии революций является стремление историков избегать экстраполяции выводов, сделанных на основе изучения отдельных районов, на весь Дальний Восток.

Наряду со статьями по рассматриваемой проблеме появляются монографии. Авторы, не отказываясь от утвердившегося в литературе положения, что на Дальнем Востоке революционное движение развивалось под сильнейшим воздействием общероссийских факторов, обратили серьезное внимание на факторы местные, причем ряд из них отличается новизной по своей содержа­тельной сути.

3.2 Современная историография белого движения и Гражданской войны на Дальнем Востоке

К 1990-м гг. относится начало нового периода в изучении проблемы гражданской войны, явления многомерного и многоликого.

На первый план выдвинулась на первый взгляд неприметная, но кропотливая работа по обновлению фактологической базы исследований, тщательному, документальному анализу, воссозданию реальных перипетий гражданской войны, как на общероссийском, так и особенно на локальном, местном уровне.

Советская историографии трактовала гражданскую войну с позиций героизма защитников советской власти, то уже с конца 80-х гг. стали акцентироваться ее трагизм, братоубийственный характер.

От апологии классового подхода и «ленинской концепции» исследователи перешли к идеологическому и «методологическому» плюрализму; от истории преимущественно советской, «красной» — к противникам большевиков, «непролетарским» партиям.

В последние годы внимание отечественных историков начинает перемещаться от военных, политических, классовых проблем к социокультурным аспектам, попыткам осмыслить историю сквозь призму взглядов и действий различных социальных и локальных групп населения, конкретного «маленького» человека [13; 158].

Научная конференция «Гражданская война на Дальнем Востоке: итоги и уроки», состоявшаяся во Владивостоке в 1992 г., начала отсчет нового периода изучения и ознаменовала новый подход к концепции гражданской войны. Сборники документов «Подготовка и начало интервенции на Дальнем Востоке России (октябрь 1917—октябрь 1918 гг.)» и «Колчак и интервенция на Дальнем Востоке», изданные в 1997 и 1995 гг. , активизировали интерес к проблемам гражданской войны. Количество ее исследователей выросло за последние го­ды. Расширилась проблематика исследований, стали изучаться актуальные темы военного строительства, экономической политики различных прави­тельств в годы гражданской войны, аграрные вопросы, вопросы политиче­ской жизни и культуры, которые ранее попутно затрагивались, но глубоко не исследовались, однако проблема войны, военных действий, противостояния остается ведущей темой исследований [5; 129].

В постсоветский период особое внимание стали уделять Белому движе­нию, которое советская историография отказывалась признавать равноправ­ным субъектом истории.

Важность проблемы истории Белого движения прежде всего в том, что без ее изучения невозможно объективное исследование истории Октябрьской революции, гражданской воины и интервенции, так как в противоречивом мире противоборствующие стороны взаимно связаны. Объективный подход к изучению общества как целостно-противоречивой системы требует признания самоценности каждой из составляющих социального пространства.

Прежде всего следует признать, что Белое движение являлось носителем реальной альтернативы развития исторического процесса в России, в данном случае — в буржуазно-демократическом направлении. Естественно, исследо­вания этой проблемы характеризовались многообразием точек зрения — от идеализации этого феномена до, мягко говоря, скептического к нему отно­шения. Наиболее положительные результаты достигнуты историками-про­фессионалами, сочетавшими в своих исследованиях формационный и цивилизационный подходы. Большинство историков сейчас отказались от прежнего определения колчаковской власти как буржуазно-помещичьей, промонархической.

О либерально-демократическом оформлении идеологии Белого движе­ния пишет В.Д. Зимина. Итоги исследования этого движения в плане госу­дарственного строительства были обобщены в ее монографии «Белое движе­ние и российская государственность в период гражданской войны», которая вместе с другими ее работами послужила основой для докторской диссертации на эту тему. Территориальные рамки исследования охватывают почти все регионы страны. В восточной ветви Белого движения внимание уделено в основном Сибири. Дальний Восток только упоминается. Тем не менее принципиальная оценка деятельности колчаковского правительства имеет прямое отношение и к Дальнему Востоку, поэтому историки Белого движения в этом регионе не могут его не учитывать. Отброшены в сторону идеологемы о буржуазно-помещичьем характере белой власти. Дела­ется вывод, что ни одна из ее ветвей в рассматриваемый период (1917— 1920 гг.) за реставрацию монархии не выступала. Приморье в этом отношении явилось как бы исключением. В 1922 г. за несколько месяцев до эвакуации местные белогвардейские правители высказались за провозглаше­ние монархии. Военная диктатура Колчака рассматривается Зиминой как временная, вызванная военной обстановкой, в перспективе “ради демокра­тии”. Диктаторство было единственной гарантией успеха в борьбе за власть, как и у большевиков .

В.Д. Зимина выступает против обвинений белогвардейских правителей в “национальном предательстве” при сотрудничестве с бывшими союзниками России — державами Антанты. Она признает, что Белое движение было обречено на поражение: его ветви сосредоточивались на окраинах страны. Одно это создавало большевистскому правительству большие преимущества. Отмечается глубокая пропасть между основной массой населения и белыми. Политика «непредрешенства» не способствовала оперативному решению злободневных вопросов. Но заставляет задумываться вывод Зиминой о том, что фактически победителей в гражданской войне не было. Белым было нанесено лишь военное поражение [8; 112].

Первой попыткой в монографическом плане осветить историю Белого движения в регионе явилась книга В.Ю.Куцего «Внутренняя контрреволю­ция в Приморье (1920—1922 гг.)» [11; 43]. Рассматривается подготовка к захвату власти, переворот в мае 1921 г., создание белогвардейской государственности. Использование наряду с архивными и опубликованными документами мемуаров участников Белого движения (эмигрантов) позволило подробнее осветить затронутые вопросы, дать характеристики политических и военных лидеров, показать характер связи внутренней контрреволюции с интервентами, Хабаровский поход белоповстанцев против ДВР, причины реорганизации буржуазно-демократической власти в монархическую, поражения Белого движения в Приморье. В основе исследования лежал формационный подход.

В 1996 г. вышла в свет монография Ю.Н. Ципкина “Белое движение на Дальнем Востоке (1920—1922 гг.)”⁴⁹- Тематически она как бы повторяет сю­жеты В.Ю. Куцего, но написана на более высоком теоретическом уровне, с использованием комплексного подхода к изучению проблемы, на основе бо­лее широкого круга источников, как отечественных, так и зарубежных, что позволило в дальнейшем Ципкину выйти по этой теме на защиту докторской диссертации. Автор раскрывает политический курс Белого движения, поли­тику кадетско-монархических группировок, их безуспешную деятельность по созданию своего буферного образования, формирование «либерально-демократического» режима, анализирует причины белого переворота в При­морье в мае 1921 г., сползание к военно-монархической диктатуре М. Дитерихса и крах Белого движения в 1922 г. В работе удачно представлена слож­ная картина переплетений различных политических и военных сил, их взаи­модействие и отторжение, вмешательство интервентов, картина колебаний и соглашательств. Ю.Н. Ципкин приходит к выводу, что Белое движение на Дальнем Востоке на заключительном этапе гражданской войны не было ни идеологически, ни организационно оформлено, а его идеологи раскололись на «монархистов» и «либералов»; Белое движение отвергло так называемую третью силу в лице эсеров, меньшевиков и народных социалистов; оно дис­кредитировало себя сотрудничеством с интервентами, и военное поражение его было неизбежно.

Эти исследования Ю.Н. Ципкин продолжил еще в двух монографиях: «Белое движение в России и его крах (1917—1922 гг.)», «Небольшевистские альтернативы развития Дальнего Востока России в период гражданской вой­ны (1917—1922 гг.)». Анализируя причины поражения Белого движения в Приморье, автор отмечает, что белогвардейское руководство Приморья не смогло противопоставить большевикам более реальной программы, что мо­нархический курс генерала М.К.Дитерихса, опирающегося на японские штыки, не встретил поддержки в борьбе с наступающей советской властью, что на заключительном этапе гражданской войны на Дальнем Востоке “мож­но говорить о безальтернативное « победы большевиков» [35; 99].

Новым подходом к изучению Белого движения характеризуется и монография читинского историка В.И. Василевского «Забайкальская белая государственность», в которой ставится вопрос о критериях оценок тех или иных явлений для более объективного освещения истории гражданской войны.

Ведущим у автора является тезис о праве на свою государственность, на свою законность как красных, так и белых. Автор считает, что “террор” семёновцев и «красный террор», должны оцениваться с равной степенью справедливости. Историки должны объяснять их, а не осуждать.

Большое внимание исследователи уделяют изучению вооруженных сил белых.

Большим фактическим материалом насыщена статья С.Н. Савченко о возникновении и структуре белой армии (сентябрь 1918—февраль 1920 г.). В статье представлена картина разношерстности правительств и их воору­женных сил. Автор приводит конкретные цифры, в ряде случаев приближен­ные, о численности солдат, казаков в воинских подразделениях. Савченко показывает разложение в белой армии, переход частей на сторону партизан и раскрывает причины свержения колчаковской власти в начале 1920 г.

Содержательные очерки по истории «Дальневосточной армии” белых, характеристика персонального состава командования, структурных схем белогвардейских войск и флота в 1920—1922 гг. — результат большой аналитической работы военного историка Г.Г. Левкина, опубликованный в его книге “Волочаевка без легенд» [13; 49].

Проблемам истории Уссурийского казачьего войска в годы гражданской войны, до сих пор мало изученным, посвятил свою монографию С.Н. Савченко. Он рассматривает социальное расслоение среди казачества Войска, зарождение проблемы «расказачивания», противоборство сторонников советской власти во главе с Г.М. Шевченко и казачьей верхушки, атамана Войска И.П. Калмыкова, отстаивавших автономию казачества, их сепаратизм и после падения власти первых Советов, до 1919 г. не признававших даже Колчака. Показана автором сложная картина состояния уссурийского казачества после свержения колчаковской власти — раскол среди казачьих округов (северные округа примкнули к ДВР, южные отошли под власть белогвардейцев Приморья), после гражданской войны завершившийся общим расказачиванием. С.Н. Савченко подчеркивает, что расказачивание не было насильственным. Эта история нашла отражение и в ряде других публикаций автора, в том числе в коллективной монографии «Уссурийское казачье войско: История и со­временность», в которой истории войска в период революций 1917 г. и гражданской войны отведена отдельная глава.

В конце последнего десятилетия XX в. появились новые историографи­ческие труды по истории Белого движения, в которых подведены итоги по изучению этой проблемы. В коллективной монографии Г.А. Бордюгова, А.И. Ушакова и В.Ю. Чуракова об итогах изучения Белого движения в России и за рубежом отмечается, что по-настоящему научное исследование этой проблемы в России началось лишь в 90-е годы, когда в основу изучения был положен плюрализм методологий. Из дальневосточных трудов по этой про­блеме знаковыми названы исследования Л.Н. Долгова и Ю.Н. Ципкина. Осо­бо отмечается повышение внимания ученых к социально-экономической по­литике белых (недостаточная разработка ее явилась одной из главных причин их военного поражения), к изучению политической системы Белого движе­ния, анализу роли армий, говорится об итогах дискуссий о красном и белом терроре, сведенных к обоюдной вине, о необходимости усиления работы ис­ториков над научными биографиями видных белогвардейских деятелей. От­мечаются публикации об А.В. Колчаке, в которых он выглядит не как край­ний реакционер и диктатор, а как сторонник и руководитель другой альтер­нативы развития России.

В.А. Бордюгов, А.И. Ушаков и В.Ю. Чураков считают, что сейчас в изу­чении истории Белого движения наступил поворотный момент — от идео­логизации к науке, что главным знамением времени на рубеже XX и XXI вв. является тенденция к созданию единой историографии этой проблемы — постсоветской, эмигрантской (русской) и западной, у которых точки зрения в отношении характера белогвардейских режимов и причин их военного пора­жения сближаются.

Итогам изучения истории Белого движения непосредственно в Сибири и на Дальнем Востоке посвящена монография ТА. Немчиновой. В ней рас­смотрены степень изученности ключевых вопросов этой проблемы, ряд спор­ных вопросов с новыми подходами к их исследованию. По дальневосточным сюжетам отмечены труды историков Ю. Н. Ципкина, В.В. Сонина, А.Ю. Бушина, В.А. Кожевникова, С.Н. Савченко, В.Ю. Куцего, В.И. Василевского, их значительный вклад в изучение этой истории.

Т.А. Немчинова против рассмотрения Белого движения как возможной альтернативы развития России. Невозможным автор считает и «третий путь» эсеров и меньшевиков. Однако она поддержала точку зрения академика Ю.А. Полякова, кандидата исторических наук Л.В. Кураса и др., считающих реальной в те годы в борьбе за власть коалицию большевиков, меньшевиков и эсеров, т. е. создание «однородной социалистической власти», особенно необходимой в специфических условиях Сибири и Дальнего Востока. Счи­тает, что этой коалиции помешала «усилившаяся гражданская война [27; 39]. В действительности же этому блоку помешала позиция большевиков, не желавших делить власть с умеренными социалистическими партиями. Ав­тором монографии сделаны выводы о необходимости дальнейшего изучения истории Белого движения на востоке страны.

Итак, к 1990-м гг. относится начало нового периода в изучении проблемы гражданской войны.

На первый план выдвинулась неприметная, но кропотливая работа по обновлению фактологической базы исследований, тщательному, документальному анализу, воссозданию реальных перипетий гражданской войны.

Уже с конца 80-х гг. стали акцентироваться трагизм Гражданской войны, ее братоубийственный характер.

В последние годы внимание отечественных историков начинает перемещаться от военных, политических, классовых проблем к социокультурным аспектам, попыткам осмыслить историю сквозь призму взглядов и действий различных социальных и локальных групп населения, конкретного «маленького» человека

В постсоветский период особое внимание стали уделять Белому движе­нию, которое советская историография отказывалась признавать равноправ­ным субъектом истории.

Первой попыткой в монографическом плане осветить историю Белого движения в регионе явилась книга В.Ю.Куцего «Внутренняя контрреволю­ция в Приморье (1920—1922 гг.)»

Новым подходом к изучению Белого движения характеризуется и монография читинского историка В.И. Василевского «Забайкальская белая государственность», в которой ставится вопрос о критериях оценок тех или иных явлений для более объективного освещения истории гражданской войны.

Большое внимание исследователи уделяют изучению вооруженных сил белых.

3.3 Дальневосточная республика как объект новейших исследований

Проблема Дальневосточной республики не перестает время от времени будоражить дальневосточное общество. Однако голоса о создании Дальнево­сточной республики раздаются все реже.

Научная конференция 1990 г. во Владивостоке, посвященная 70-летию Дальневосточной республики, фактически открыла новый период в изучении проблемы. По результатам конференции вышел сборник научных статей «Из истории Дальневосточной республики» . Значительное место среди исследо­ваний заняли работы по вопросам о политическом строе ДВР, возможности компромиссов, коалиции партий. Историки А.В. Балицкий, Ю.Н. Ципкин, отмечая уникальность и по форме, и по сущности буферного государствен­ного образования — ДВР, анализируя создание и функционирование его, приходят к выводу, что ДВР была первым опытом народной демократии, шагом к сознательной, хотя и вынужденной альтернативе нашего общества. Конституция ДВР, ее законы, по их мнению, закладывали фундамент право­вого государства, но в полном объеме эта тенденция реализоваться не могла [1; 52]. Работы исследователя В.В. Сонина всегда отличаются сочетанием исторического и юридического подходов. В статьях «О концепции правового государства» и «ДВР на пути к правовому государству» [30; 41] он рисует неоднозначную картину создания буферного государства. Выявляется и его специфика — одновременный процесс формирования в двух противоположных регионах буферных государственных образований: в Приморье осуществлялась попытка строительства буржуазно-демократического «буфера», в основном исходя из политико-правового опыта Февральской революции в России, а в Прибайкалье утверждалась революционно-демократическая диктатура рабочих и крестьян. Весьма подробно анализируется решение правовых вопросов (создание Конституции, нового законодательства ДВР), говорится о разделении властей, рассматривается экономическая концепция ДВР (рыночная эконо­мика и госкапитализм в полном объеме). В выводах ДВР характеризуется как государство революционно-демократической диктатуры рабочего класса и крестьянства, переходное к социалистическому типу в форме демократиче­ской республики. Утверждается, что ДВР находилась на пути к правовому государству и при этом на начальном его этапе.

В отличие от вышеназванных историков В.И. Василевский в статье о парламентаризме в ДВР утверждал, что история ДВР дает нам первый пример пролетарского парламентаризма с его достоинствами и недостатками.

Но по мере дальнейшего изучения проблемы, с привлечением новых источников, на всесторонней методологической основе уточнялся вопрос и о характере «буфера».

В.И. Василевский подчеркивает, что «ДВР создавалась и сущест­вовала как временный протекторат Советской России, существовавший до эвакуации иностранных войск из Забайкалья и Дальнего Востока, чтобы за­тем, если потребуется, силой восстановить здесь советскую власть и включить ее в состав Советской России» [5’ 135] .

Ю. Н. Ципкин считает, «что по сути дела, Дальбюро было реальным негласным правительством ДВР», т. е. практически произошло сращивание партийного и государственного аппарата, большевистские партийные директивы были главнее Конституции ДВР и ее законов. A.M. Краснощеков в 1920 г. предлагал ЦК РКП(б) считать аппарат Дальбюро ЦК действующим «на правах нелегального Дальревкома» [37; 15].

Вопросы партийного и государственного руководства ДВР рассматриваются в монографии Б.И.Мухачева о Краснощекове. Жанр персоналии, ар­хивные источники и материалы личного архива семьи Краснощековых позволили подробнее охарактеризовать целый ряд сюжетов из деятельности Александра Михайловича как одного из организаторов Дальневосточной рес­публики и председателя ее Правительства. Не преувеличивая, можно сказать, что без сравнительно длительного существования ДВР, которое он отстоял, буферная тактика не могла бы себя проявить в полной мере ввиду противо­действия ее противников. Вместе с Г.В. Чичериным он составлял проект «Тезисов» ЦК о ДВР, утвержденный Политбюро ЦК РКП(б) 13 августа 1920 г. и ставший идеологической и политической основой Конституции ДВР, выпол­нения задач республики по ликвидации японской интервенции на Дальнем Востоке. Доказано, что отзыв Краснощекова из Читы в Москву в июле 1921 г. — результат не объективных обстоятельств (политических ошибок), а субъективных — развернувшейся в Дальбюро ЦК и Правительстве ДВР борь­бы за власть⁷.

Организаторская деятельность коммунистов в условиях «буфера» рас­сматривается и в указанной выше монографии Ю.Г. Куцего и В.Ю. Куцего.

Военному строительству и боевым действиям в период ДВР посвящена книга Г.Г. Левкина «Волочаевка без легенд». Благодаря скрупулезной работе с документами, глубокому их анализу автору удалось исправить много фактических ошибок, прийти к новым выводам по целому ряду вопросов, в частно­сти в оценке В.К. Блюхера как военного министра-реформатора и Главкома НРА и Флота ДВР. Левкин считает, что если бы не ошибки Блюхера (и Дальбюро ЦК), Волочаевки могло и не быть [13].

В книге помещены очерки о видных представителях комсостава НРА (С.М. Серышеве, Я.З. Покусе и др.), более 50 структурных схем НРА и флота ДВР — результат очень большой работы над архивными документами, кото­рые послужат источниковой основой при дальнейшем изучении военного строительства в ДВР.

В книге Г.Г. Левкина рассматриваются отдельные вопросы развития партизанского движения, которому последнее десятилетие историками уделялось мало внимания. Этой теме им посвящена и специальная статья «К вопросу о партизанских формированиях на Дальнем Востоке. 1920—1922 г.», где проблема рассматривается в основном в организационном аспекте, исправлен ряд фактических ошибок, имеющихся в предыдущих публикациях о парти­занском движении в Приморье. [13; 15]

Об участии корейцев в партизанском движении на Дальнем Востоке ценный материал имеется в книге Б.Д. Пака.

А.А. Тушков в своей монографии дал комплексный анализ деятельности государственных и военных органов РСФСР и ДВР по созданию и совершенствованию морских сил, впервые раскрыл основные направления формирования, правового регулирования и боевых действий Народно-революционно­го флота ДВР [33; 128] .

Л.Н. Долгов выступил со своей концепцией экономической политики ДВР. Он отмечает, что в ДВР существовал плюрализм форм собственности, до нэпа сочетавшийся с элементами военного коммунизма, который автор называет «политикой компромисса», не способствовавшей развитию эконо­мики республики. С введением нэпа в РСФСР началось оживление экономи­ки и в ДВР. Но местная экономика так и не обеспечила нужды республики, дотаций со стороны Москвы почти не было. Дотировалась в основном НРА [6; 87] . Вопросы концессионной политики РСФСР и ДВР на Дальнем Востоке в 1920-1922 гг. рассмотрены в монографии Н.В. Марьясовой.

Итак, проблема Дальневосточной республики не перестает время от времени будоражить дальневосточное общество.

Значительное место среди исследований заняли работы по вопросам о политическом строе ДВР, возможности компромиссов, коалиции партий.

Историки А.В. Балицкий, Ю.Н. Ципкин, отмечая уникальность и по форме, и по сущности буферного государственного образования — ДВР, анализируя создание и функционирование его, приходят к выводу, что ДВР была первым опытом народной демократии.

В своих статьях исследователь В.В. Сонин «О концепции правового государства» и «ДВР на пути к правовому государств рисует неоднозначную картину создания буферного государства. В выводах ДВР характеризуется как государство революционно-демократической диктатуры рабочего класса и крестьянства, переходное к социалистическому типу в форме демократиче­ской республики. Утверждается, что ДВР находилась на пути к правовому государству и при этом на начальном его этапе.

В.И. Василевский в статье о парламентаризме в ДВР утверждал, что история ДВР дает нам первый пример пролетарского парламентаризма с его достоинствами и недостатками.

Но по мере дальнейшего изучения проблемы, с привлечением новых источников, на всесторонней методологической основе уточнялся вопрос и о характере «буфера».

Вопросы партийного и государственного руководства ДВР рассматриваются в монографии Б.И.Мухачева., а организаторская деятельность коммунистов в условиях «буфера» рас­сматривается и в указанной выше монографии Ю.Г. Куцего и В.Ю. Куцего.

Военному строительству и боевым действиям в период ДВР посвящена книга Г.Г. Левкина «Волочаевка без легенд».

Таким образом, необходимо резюмировать, что в настоящее время
ученые ведя изучение по темам революционной смуты на дальнем Востоке, добиваются значительных результатов в раскрытии ранее неизвестных страниц истории Гражданской войны на востоке России. Данное деление было вызвано развитием еще советской исторической науки, когда ученым лишь удалось собрать весь возможный эмпирический материал чтобы потом на его основе уже 1990-е и первом десятилетии 2000-х гг. историки пришли к масштабным открытиям.

В 80-х гг. - 90-х гг. начался радикальный пересмотр привычных представлений о гражданской войне.

Причинами этого является независимость исторической науки от
идеологического контроля государственных органов, наличие разных мнений.

Исторические исследования этого периода характеризуются плюрализмом подходов, широким использованием новых источников и расширением проблематики исследования.

В 1990-е гг. расширилась проблематика исследований, стали активно изучаться проблемы военного строительства белых армий, экономическая политика различных правительств, история небольшевистских правительств и партий.

Под влиянием изменившейся общественно-политической ситуации в годы перестройки исследователи заговорили о необходимости "новых подходов" к изучению истории Гражданской войны в регионе.

К концу 1990-х гг. "новый подход" заменяется призывом "объективного изучения".

Обращение современных учёных к историческим исследованиям своих
предшественников позволило определить факторы, которые способствовали
развитию исследований и помогли разносторонне оценить политическую
систему белых правительств Сибири и большевиков, дать оценку их
управленческим решениям.

Большая часть ученых отказалась от упрощенной схемы освещения
Гражданской войны представляемой как борьба большевиков и белых, как
противоборство только политических сил.

В публикаторской деятельности наметилась перестановка тематических акцентов, обнаружился интерес к неизвестным или искаженным в советское время сюжетам революционной смуты.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

На основании проведенного исследования, можно сделать вывод, что на каждом историческом этапе в публикациях под воздействием как научных, так и не научных факторов создавался особый образ революционной смуты на Дальнем Востоке.

Исследования по революционной смуте в России и в частности на Дальнем Востоке, можно условно разделить на два этапа: советский и постсоветский, отличающимися друг от друга методологической и источниковой базой.

В период с 1917 года и до второй половины 1980-х годов на советскую историографию революционных событий влияла марксистко-ленинская идеология. В поссоветский период, то есть в период со второй половины 1980-х годов и по настоящее время, в исследованиях историков присутствует либерально-буржуазная концепция общественного развития.

В 1920-е гг. в Советской России шел процесс формирования новой
исторической школы, которая утверждала себя в борьбе с дореволюционной,
базируясь на теоретических положениях марксистско-ленинской доктрины.

В 1920-е годы широко обнародовались воззвания, разъясняющие правительственные решения, протоколы съездов, декреты. С образованием Дальневосточной Республики главной задачей стало освещение демократических принципов внутренней и внешней политики буфера. Общее для этой децентрализованной деятельности стремление перевести противостояние в плоскость информационной борьбы, дипломатических переговоров проявилось в преимущественно антивоенной риторике печатной продукции.

В этот период были заложены основы научной разработки проблемы.

Существенную роль в публикационной и исследовательской деятельности данного периода сыграла вовлеченность в научную деятельность непосредственных участников революционной борьбы, занимавшихся не только описанием , но и осмыслением ее промежуточных итогов. Являясь представителями разных социальных групп, они имели разные точки зрения на происходившие события.

С началом работы региональных отделений Испарта и Центрархива стало увеличиваться как объем, так и количество сборников по истории революций и Гражданской войны.

В 1930-е - 50-е годы сильно сузилась источниковая база для исследований.. Засекречивание документов, репрессии в отношении политических, военных деятелей исключили из рядов историков, публикаторов, мемуаристов многих участников революционной смуты на Дальнем Востоке. В связи с этим в начале 1930-х годов изучение революционной смуты на Дальнем Востоке практически прекратилось.

В этот период наметилась централизация в процессе разработки основательных научных трудов по теме, которые большей частью готовились в Москве. На региональном уровне чаще выпускались популярно-просветительские сборники воспоминаний в виде идеологически выдержанных вводных статей и хроник.

Новый этап советской историографии исследуемых событий начинается с середины 1950-х – 1980х- гг когда историки получили доступ к архивным материалам. В этот период появляются работы историографического характера, в которых даются оценки на происходившие революционные события на дальнем Востоке советскими историками.

Современный этап существенно отличается от предшествующих. Он характеризуется тем, что, во-первых, в стране происходили и происходят глубокие перемены в структуре собственности, в экономических и социальных отношениях, в государственном строе и в духовной жизни; во-вторых, действуют положения конституции о том, что никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной, а нормой общественной жизни является идеологическое и партийное многообразие; в-третьих, изменилось отношение официальных структур к революции 1917 г., особенно к Октябрю и его урокам. 

Современная отечественная историография, преодолевая облегчённый публицистический или явно политизированный антисоветский подходы к проблемам истории российского революционного процесса, появившиеся ещё в начале 1990-х гг., обнаруживает тенденции к взвешенным, беспристрастным, документально и научно обоснованным объективным исследованиям. Появились труды, рассматривающие различные вопросы истории российских политических партий, в которых предпринята попытка преодолеть идеологизированный подход, не скатываясь на радикально-критические позиции противников советского строя. В русской зарубежной историографии в этот период выделяются три
направления: либеральное, радикальное (социалистическое) и консервативно-охранительное, хотя деление является весьма условным, т.к. оно основывалось на принадлежности историков к разным историко-политическим лагерям.

Идеологическое размежевание между научными историческими школами способствовало как разработке методов исторического анализа проблемы, так и созданию разнонаправленных концепций, что значительно обогащало исследовательское поле революционных событий на Дальнем Востоке.

Советские и эмигрантские историки 1920-30-х гг. создали теоретико-методологическую базу исследования проблемы истории революции, на которую опирались в своих исследованиях последующие поколения ученых как в России, так на Западе. При этом русская зарубежная историография, не связанная жестко методологическими установками, отличается заметным разнообразием подходов и оценок.

В эпоху конфронтации между советской властью и эмигрантским
сообществом в послереволюционный период на освещение фактов, связанных с историей русской революции, оказывали влияние характер мировоззрения и политических убеждений авторов. Несмотря на это, в ходе исследования проблемы, наряду со спецификой, удалось выявить некоторые общие подходы в ее изучении.

Перестройка всей нашей общественной жизни, начавшаяся с середины 80-х годов, не могла не коснуться и исторической науки, в том числе и одной из самых важных ее проблем — истории революций 1917 г. и гражданской войны. «Можно констатировать, — пишет член-корреспондент РАН Ю.А. Поляков, — что начавшийся в 1987 г. этап расшатывания и разрушения марксистских концепций как главной основы исследовательской работы завершился в 1993 г.». Началась работа на основе плюрализма мнений .

Анализ советской, российской постсоветской и зарубежной историографии истории Октябрьской революции, гражданской войны и интервенции на Дальнем Востоке показывает состояние изученности этой проблемы к началу XXI в. со всеми ее достоинствами и недостатками.

В результате большой исследовательской работы историков общая кар­тина революционных событий, Белого движения в основном воссоздана.

Вместе с тем идеологизация и политизация исторических исследований, характерные для советской и антисоветской стороны, не могли не вести к односторонности освещения событий и их характеристики, появлению так называемых белых пятен.

Плюрализм методологий, положенных в основу исторических исследо­ваний, возможности более широкого доступа к документам госархивов спо­собствовали более объективному освещению событий, росту количества мо­нографических и других трудов по истории Дальнего Востока в период рево­люционных потрясений 1917 г., гражданской войны и интервенции.

В целом, анализ концепции революционной смуты в России, представленный в трудах советских и зарубежных историков позволяет
сделать вывод о том, что вне зависимости от политических убеждений и
методологических позиций, авторы исторических исследований отразили
драматизм той эпохи и продемонстрировали перспективу научного
исторического знания. Данный период имеет важное значение для
отечественной исторической науки, в том числе для дальнейшего изучения
истории русских революций ХХ века, кардинально изменивших судьбу страны.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ

Литература

1. Балицкий А.В., Ципкин Ю.Н. К вопросу о политическом строе Дальневосточной республи­ки. Из истории Дальневосточной республики. - Владивосток, 1992. – 106 с.

2. Безрукова А.В. Об эволюции взглядов дальневосточных меньшевиков-интернационалистов (политическое и организационное банкротство центризма на Дальнем Востоке и в Забайкалье (1917—1923). - Хабаровск, 1974 – 62 с.

3. Бушин А.Ю. К вопросу об изучении истории белого движения. Дальний Восток России в период революций 1917 года и гражданской войны. – Владивосток: ДВО РАН, 1998. – 158 с. С.155-158.

4. Волобуев П.В., Булдаков В.П. Октябрьская революция: новый подход к изучению // Вопросы истории. - 1996. - № 5. – С.25-29

5. Дальний Восток России в период революций 1917 года и гражданской войны. - Владивосток: Дальнаука, 2003. - 632 с.

6. Долгов Л.Н. Экономическая политика гражданской войны: опыт Дальнего Востока России. - Комсомольск-на-Амуре, 1996. 154 с. С. 54—74.

7. Ермакова Э.В. Советская историография Дальневосточной республики. Из истории Дальневосточной республики. - Владивосток, 1992. – 26 с. С.8-29.

8. Зимина В.Д. Белое движение и российская государственность в период гражданской войны. - Волгоград, 1997. – 157 с.

9. Крушанов А.И. Победа советской власти на Дальнем Востоке и в Забайкалье. - Владиво­сток, 1983. – 128 с..

10. Куцый В.Ю. Внутренняя контрреволюция в Приморье. 1920—1922 гг. - Владивосток, 1994. – 92 с.

11. Куцый Ю.Г., Куцый В.Ю. Борьба за власть Советов на русском Дальнем Востоке (1919— 1922 гг.): Тактика красных. - Уссурийск, 1996. – 41 с.

12. Левкин Г.Г. Волочаевка без легенд. - Хабаровск, 1999. – 108 с.

13. Леонов С.В. Россия в гражданской войне. Очерки новейшей историографии (вторая половина 1980-х-90-е гг.) // Вопросы истории. - 2002. - № 6. – С.156-160.

14. Мальков В.Л. Кто "за" и кто "против". "Великие дебаты" в США по вопросу об интервенции против Советской России (новые документы). Первая мировая война: дискуссионные проблемы истории.— М., 1994. – 69 с. С.165-179.

15. Мухачев Б.И. “Белые пятна” Красного Октября // Россия и АТР. - 1995. - № 2 - С.12-14;

16. Мухачев Б.И. Дальний Восток России в 1917-1922 годах // Россия и АТР. - 1997. - № 3. – С.32-34

17. Мухачев Б.И. Дальний Восток России в период революций 1917 года и гражданской войны. – Владивосток: ДВО РАН, 1998. – 161 с. С.3-18.

18. Мухачев Б.И. К вопросу о новых подходах к изучению истории Октябрьской революции. - Владивосток, 1997. – 15 с. С.40-47.

19. Мухачев Б.И., Наумов И.В. Гражданская война на Дальнем Востоке в освещении советских историков. –Владивосток, 1992. – 25 с. С.9-12.

20. Мухачев Б.И., Наумов И.В. Гражданская война и интервенция на Дальнем Востоке в осве­щении советских историков (середина 50-х—начало 90-х гг.) - . Владивосток, 1994. – 32 с.

21. Назаров М.В. За кулисами "русской" революции. Саттон Э. Уолл-стрит и большевицкая революция. – М., 1998. – 83 с. С.303-383.

22. Наумов И.В. Гражданская война на Дальнем Востоке в исторической ли­тературе российской эмиграции. - Владивосток, 1994 – 65 с

23. Наумов И.В. Гражданская война на Дальнем Востоке в советской историографии сере­дины 1950-середины 80-х годов. - Иркутск, 1991. – 167 с.

24. Наумов И.В. Изучение истории гражданской войны на Дальнем Востоке в 1920-е годы. – Иркутск:Изд. Иркутского ун-та, 1993. – 147 с.

25. Пайпс Р. Россия при большевиках. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 1997 - 662 с.

26. Поля­ков Ю.A. Гражданская война в России: возникновение и эскалация // Отечественная история. - 1992. № 6. - С. 39

27. Романова Г.Н. Важна объективность: Китайская историография событий Октябрьской революции 1917 г., гра­жданской войны и интервенции на Дальнем Востоке России // Россия и АТР. - 2001. № 4. - С. 88-95.

28. Ромас А.А. Февральская революция 1917 г.: новый взгляд на события. - Владивосток, 1998. – 21 с

29. Светачев М.И. Империалистическая интервенция в Сибири и на Дальнем Востоке. 1918—1922 гг. - Новосибирск, 1983. – 141 с.

30. Сонин В.В. ДВР: концепция демократического правового государства. Из истории Дальне­восточной республики. - Владивосток, 1992 – 69 с.

31. Сонин В.В. Приамурское буржуазное государственное образование и крах политики и прак­тики контрреволюции в Приморье (май 1921-окт. 1922). - Владивосток, 1974. – 132 с.

32. Стрюченко И.Г. История культуры Дальнего Востока СССР XVII-XX веков. Советский пе­риод. - Владивосток, 1991.- 112 с.

33. Тушков А.А. Флот России в годы гражданской войны... С. 127—264.

34. Тушков А.А. Флот России в годы гражданской России (1918-1922): Историко-политический анализ (по документам и материалам военных флотилий Сибири и Дальнего Востока). - Владиво­сток, 1999. – 104 с.

35. Ципкин Ю.Н. 80 лет окончания гражданской войны в России: осмысление прошлого. – Хабаровск: Краевой краеведческий музей им. Н.И.Гродекова, - 2002. - 131 с.– С.98-119.

36. Ципкин Ю.Н. Белое движение на Дальнем Востоке (1920-1922 гг.). Хабаровск, 1996.

37. Шамбаров В. Г. Государство и революции. - М:Алгоритм, 2001 - 592 с.

38. Шерешевский Б.М. Новейшая литература по истории Дальневосточной республики //Дальний Восток. 1974. - № 2 – С.14-17;

39. Шерешевский Б.М. Первый этап советской историографии Дальневосточной республики (20-е гг.). - Новосибирск, 1973. – 35 с.

40. Шерешевский Б.М. Совет­ская историография Дальневосточной республики (с начала 30-х до второй половины 50-х гг.). - Новосибирск, 1976 – 48 с.

Диссертации

41. Исповедников Д.М. Публикации документов по истории Гражданской войны на Дальнем Востоке (1917 – 1923 гг.): источниковедческий и археографический аспекты: Дис… канд. ист. наук . – М., 2015. – 374 с.

42. Плюйко Д. В. Социальная конфликтность в годы Гражданской войны на территории Сибири: отечественная историография: Дис… канд. ист. наук. – М., 2016. – 319 с.

Авторефераты

43. Долгов Л. Н. Экономическая политика революции и гражданской войны: опыт Дальнего Востока России: Автореф. дис … канд. ист. наук. – Владивосток, 1999. – 39 с.

44. Евтушевский А.Г. Идеологическая интервенция США на советском Дальнем Востоке и борь­ба с ней (1917—1922 гг.): Автореф. дис. ... канд. ист. наук.

45. Кожевников В.А. Государственное устройство России в планах антибольшевистских сил Сибири и Дальнего Востока (октябрь 1917 - март 1920 гг.): Автореф. дис … канд. ист. наук. – Хабаровск, 2000. – 34 с.

46. Кокоулин В.Г. Политические партии в борьбе за власть в Забайкалье и на Дальнем Востоке: октябрь 1917 - ноябрь 1922 г.: Автореф. дис … канд. ист. наук. – Кемерово, 2005. – 36 с.

47. Кудинова К. Т. Отечественная историография революции 1917 г. в России, 1917-1995 гг.: Автореф. дис … канд. ист. наук. – Москва, 1998. – 27 с.

48. Петров И.Б. Нравственный фактор в Гражданской войне: (На материалах Дальнего Востока): Автореф. дис… канд. ист. наук. -СПб., 1993. - 29 с.

49. Якубовская Е. В. Февральская революция 1917 г. в оценке советской и русской зарубежной историографии 1920-30-х гг.: Автореф. дис … канд. ист. наук. – Москва, 2011. – 34 с.

Электронный ресурс

50. Ерофеев Н.Д. Современная отечественная историография русской революции 1917 года // http://naukarus.com/sovremennaya-otechestvennaya-istoriografiya-russkoy-revolyutsii-1917-goda

107