Лагерная литература
Эпоха сталинского правления в истории нашей страны запомнилась не только быстрой индустриализацией, победой над фашистской Германией, но и попранием законов, массовым террором в отношении собственных граждан, выстраиванием системы исправительно-трудовых (а по сути — концентрационных) лагерей, объединённых под одной вывеской: ГУЛАГ — Главное управление исправительно-трудовых лагерей, трудовых поселений и мест заключения. Существовали «планы» на разоблачение и уничтожение «врагов народа», согласно которым карательные органы осуществляли аресты и расстрелы по всей стране. Суды фактически утратили значение для тех, кто обвинялся по знаменитой 58-й статье Уголовного кодекса. Нескольким миллионам людей был вынесен приговор «десять лет без права переписки», который фактически означал либо расстрел, либо пожизненный лагерный труд. Пик репрессий пришёлся на 1937-1939 годы. После 1939 года лишь те, кому удалось добиться отправки на фронт и «смыть вину кровью» либо пережить Сталина, смогли выйти на свобо-
ду. Огромная государственная машина, использовавшая рабский труд миллионов заключённых, помогала создавать фундамент советской промышленности. В лагерях шла своя, особая жизнь, о которой по ту сторону колючей проволоки не знали. Период после смерти Сталина советский писатель И. Эренбург обозначил метким словом «оттепель». Так называлась его повесть, написанная уже после эпохи «большого террора». Из мест заключения начали возвращаться писатели, и правда лагерной жизни не давала им покоя, просилась на страницы их будущих книг. Так родилась лагерная литература.
Её корни уходят в историю русской литературы. Здесь можно вспомнить не только Достоевского, но и протопопа Аввакума. Наметились основные узлы лагерной литературы: муки заключённых людей, образ свободы, складывающийся в их сознании, взаимная ненависть и взаимная же зависимость надзирателей и заключённых. Однако у Достоевского все герои отбывали наказание за реально совершённое преступление. В литературе периода «оттепели» рассказывается о том, как жертвами репрессивного режима оказывались безвинные люди.
Познание человека стало главным в лагерной прозе. Писательская задача как раз и заключалась в том, чтобы осмыслить человеческое измерение лагерной системы, оценить те психологические и нравственные потери, которые понёс в этой системе человек. Факты были столь ужасны, что само их изложение было сродни жестокости. Дело было даже не в том, чтобы описать всё происходившее. Гораздо важнее было осмыслить, что же нового открыл в себе человек.
Человек в лагере терял, подобно замятинскому герою, даже имя, однако взамен не получал ничего, кроме страха. Страх составлял главную эмоцию, окрашивавшую лагерную жизнь. Остаются ли в силе библейские заповеди? Что приходит им на смену?
Писатели имели перед собой цензурные препоны, и табу на правдивое воспроизведение лагерной действительности по-прежнему оставалось. Снятие этого табу зависело не от писателей, но всё же обойти запреты они считали своим моральным долгом. Атмосфера надежды и изменений, которая окрашивала «оттепель», оставалась благоприятным фоном для реализации этих попыток. Этот конфликт между долгом и возможностями писателя и приводил к появлению нового героя — лагерника. Лагерная литература наполнена остросюжетными и эмоционально насыщенными историями. Сузившиеся до границы лагеря пространственные рамки только углубляют разверзшуюся бездну человеческого падения.
К вершинам лагерной литературы справедливо относят прозу Солженицына, Домбровского, Шаламова. К прозе примыкают и воспоминания репрессированных, в частности Е. Гинзбург, Л. Разгона и
других.
А.И. Солженицын. «Архипелаг ГУЛАГ»
«Архипелаг ГУЛАГ» (1964-1970) — художественно-документальное исследование о страшной жизни заключённых в сталинских лагерях, о становлении бесчеловечного репрессивного режима. Писатель посвятил книгу «всем, кому не хватило жизни об этом рассказать». Её жанр он определил как «опыт художественного исследования». Воспоминания 227 бывших узников сталинских лагерей, помноженные на наличный опыт писателя, — вот что составило основу этой грандиозной и по замыслу, и по масштабам воплощения книги. Здесь запечатлён трагический опыт России в период коммунистического режима. После Октябрьской революции народ оказался лишённым нравствен-
ной основы. Идеология тоталитаризма не нашла в народных массах необходимого сопротивления. Документальная основа книги подчёркивается включёнными в ткань произведения стенограммами открытых судебных процессов — этапов воцарения страшной репрессивной системы. Двадцать лет понадобилось стране, чтобы окончательно погрузиться во тьму беззакония и репрессий. 1918 и 1937 годы — вехи для Солженицына решающие. Солженицын обратил внимание на «перевёртыши» палача и жертвы. Сегодняшний палач может завтра стать жертвой, жертва едва ли не всегда готова стать палачом. Отсюда — процветание всеобщего доносительства, слежки друг за другом. Доносительство и есть основная форма соучастия граждан в преступлениях государства против своего народа. Но «Архипелаг ГУЛАГ» не стал бы истинно великой книгой, не отразись в ней авторская судьба. Книга о мучительном прозрении преданного своим идеалам человека, трёхтомная эпопея Солженицына стала его главной книгой. «Вывод писателя можно сформулировать так, — пишет Михаил Геллер, — в принципиально неморальном обществе, возникшем в результате нарушения нормального хода истории, породившем Архипелаг и отравленном им — только страдание позволяет возвыситься духовно, понять невозможность жить без морали».
Обрушиваясь на официальный советский язык, превративший омертвевшие формулы и шаблоны в средство общения, Солженицын пронизывает свой рассказ живыми голосами убиенных своих современников.
Вопросы к автору начинаются не с «Почему так написано?», а «Было ли так на самом деле?». Поэтому художественность «Архипелага» — особого рода.
Александру Солженицыну казалось, что, как только будет опубликован «Архипелаг ГУЛАГ», коммунизм рухнет. Действительно, взрывная сила лагерной прозы казалась читателям поистине разрушительной.
Однако, с другой стороны, складывалось впечатление, что лагерная проза утратит своё художественное значение, как только ознакомит человека с ужасом лагерной жизни. «Архипелаг ГУЛАГ» останется навсегда надгробным памятником тоталитаризму. Этот величественный монумент не может быть адекватно оценён по шкале художественности из-за его колоссального публицистического заряда. Отсюда и оригинальное жанровое определение «опыт художественного исследования».
В.Т. Шаламов. «Колымские рассказы»
«Колымские рассказы» Варлама Шаламова отличаются сюжетной отточенностью. Каждый из них можно сравнить с наиболее совершенными разновидностями малой эпической формы, например с притчей. «Художественная литература всегда изображала мир преступников сочувственно, подчас с подобострастием. Художественная литература окружила мир воров романтическим ореолом, соблазнившись дешёвой мишурой. Художники не сумели разглядеть подлинного отвратительного лица этого мира», — пишет Варлам Шаламов. Всё его творчество можно назвать последовательным исправлением этой ошибки.
В рассказе «Берды Онже» приводится история сродни известному анекдоту «Подпоручик Киже», в котором плохо расслышанные «подпоручики же» по императорской прихоти стали несуществующим офицером — подпоручиком Киже. Чины его росли автоматически, и, чтобы остановить это недоразумение, пришлось сделать вид, что он погиб на поле брани. Только у шаламовской трагической истории был реальный прототип — несчастный туркмен, невесть как оказавшийся на свою беду в далёком Новосибирске. Во время этапирования заключённых к месту отбытия наказания случился ложный побег. Ложный — потому что никто не убегал. Просто машинистка ошиблась при перепечатке, присвоив одной из многочисленных кличек рецидивиста новый порядковый номер в списке заключённых. Так появился ещё один заключённый — но только на бумаге, в реальности его не было. А так как на бумаге «Онже Берды» (то есть он же — «Берды») значился, то и отвечать за него конвойный офицер должен был как за реально существующего. Вышли из положения очень просто: поймали на улице какого-то несчастного туркмена, разорвали его документы, заставили сесть в теплушку. Не знавший русского языка и не способный объяснить что-либо своим мучителям, он отправился отбывать свой срок. Там, в зоне, спустя три года он и встретился с рассказчиком.
В своём творчестве Шаламов не претендует на исследование. Он лишь переиначивает роль камерного рассказчика, который привык «тискать романы» (то есть рассказывать другим заключённым бесконечные байки), а теперь, выйдя на свободу, продолжает это делать.
Ю.О. Домбровский. «Факультет ненужных вещей»
Как работал тот губительный механизм? Шаламов считал, что погибали случайно выбранные. Солженицын — что гибли лучшие. Писатель Юрий Домбровский, пожалуй, ближе к Шаламову. Он написал известный роман «Факультет ненужных вещей» — так его герои называли советскую юриспруденцию. Зачем изучать право в государстве, где человека могут мгновенно лишить всех прав, намеренно или случайно? Вот и юридический факультет становится факультетом никому не нужных вещей. Этот роман выделяется из лагерной прозы прежде всего оптимистичным жизнерадостным героем. Зыбин был на грани того, чтобы попасть между жерновами адского лагерного механизма, но вроде бы удачно выходит из казавшегося безвыходным положения. Алмаатинский процесс, по которому он должен был проходить обвиняемым (не зная за собой никакой вины), закрылся не открывшись. Что-то не сработало в Москве. Вновь непредсказуемо задули ветры истории, и это спасло жизнь Зыбину. Однако потери Зыбина может оценить только он сам. Зыбин лишился любимой женщины. Вся жизнь его теперь стала иной, вместе с любимой женщиной исчезли из жизни цвета, краски, милые звуки...
В «Хранителе древностей» (в первом романе дилогии Домбровского, который предшествовал «Факультету ненужных вещей») постепенно, от главы к главе сгущается атмосфера страха и угнетения, недоверия и подозрительности. Люди начинают исчезать один за другим. Количество участвующих в действии персонажей на протяжении рассказа остаётся примерно одинаковым. Новые персонажи лишь замещают выбывших. Наиболее стойкими и долговечными оказываются... древности. Разве может человек сравниться с цветком акации, которому три тысячи лет, или с глиняными черепками — свидетелями тамерлановского нашествия? Люди могут лишь судорожно цепляться за жизнь и уповать на судьбу.
Кажется, что история, археология являются для Зыбина единственным средством закрепиться в вечности или хотя бы прикоснуться к ней. Одно из главных его занятий в музее — надписывание текстовок над экспонатами. Он даёт имена этим безмолвным свидетельствам прошлого. Он, и только он, получает право продлевать жизнь экспонатам. Манипуляции историей — это занятие директора музея и массовички, которые противопоставлены Зыбину и по моральным критериям, и профессионально.
В конечном счёте отношение к истории становится моральным критерием:
«Всех неустойчивых, сомневающихся, связанных с той стороной, готовящихся к измене, врагов настоящих и будущих, всю эту нечисть мы заранее уничтожаем. Понял? Заранее!
Понять-то понял, — сказал я, — чего ж тут не понять... Но разве можно казнить за преступление до преступления? Это значит — карать не за что-то, а во имя чего-то. Так ведь эдак жертву Молоху приносят, а не государство укрепляют. Молоху-то что? Он бронзовый! А вот Советскому-то государству не поздоровится от такой защиты.
А мы вот уничтожаем во имя нашей революции, — негромко крикнул директор и топнул сапогом. — И будем уничтожать. Поэтому не спрашивай другой раз, почему».
В отличие от Солженицына, который видел свою задачу в яростном разоблачении и обличении коммунистической системы, Домбровский рассматривает коммунистическую систему как частный случай исторической несправедливости и неправедности земного суда. Это подчёркивается у Домбровского библейским контекстом. Мы с вами помним, что тема эта была поднята на трагическую высоту в романах Достоевского и Толстого.
История, на фоне которой развиваются события, расписывается подробно и поэтично. Получая право на интерпретацию современности, вожди на этом не останавливаются. Их задача — распространить своё абсолютное право в том числе и на прошлое. Они не только строят будущее, не только переделывают настоящее. Они подчиняют своей безусловной власти и историю. Так история для них теряет сакральный смысл и нравственную неприкосновенность. Хранитель пытается снять конфликт между историей и вечностью. А ведь этот конфликт в романе сквозной. «Я говорил ему о той вулканической почве, на которой возникло это молодое, поразительно сильное и живучее течение, о том, что когда в начале нашей эры республика превратилась в монархию, а вождь её — сначала в императора, а потом — в бога, для обнажённой, мятущейся человеческой мысли не осталось ничего иного, как отвернуться от такого бога и провозгласить единственным носителем всех ценностей мира человека».
В архиве Домбровского хранится авторское послесловие к книге «Факультет ненужных вещей», названное «К историку». В нём, в частности, сказано:
«Не написать её я никак не мог. Мне была дана жизнью возможность — я стал одним из сейчас (1975 год) уж не больно частых свидетелей величайшей трагедии нашей христианской эры. Как же я могу отойти в сторону и скрыть то, что видел, что знаю, то, что передумал? Идёт суд. Я обязан выступить в нём. А об ответственности, будьте уверены, я давно уже предупреждён».
«Факультет ненужных вещей» начинается с того, что у одного из профессоров арестован брат, усомнившийся на лекции перед студентами в том, что падение Римской империи — это следствие восстания рабов. «Не знаю, что имел в виду Иосиф Виссарионович, но факт тот, что после спартаковского восстания Рим просуществовал ещё пятьсот пятьдесят лет и сделался мировой империей», — фраза, произнесённая в аудитории и стоившая ему свободы. Директор музея поясняет, что истина — не то, что было, а то, что сказал Сталин. В пример он демагогически приводит бригадира Потапова, у которого арестовали брата и который якобы говорит:
«...разве говорит „не верю, не может быть, не правы органы? Нет, он говорит: „Раз взяли Петьку, значит, было за что взять? Вот так думает простой мужик-колхозник про свою родную советскую власть. А мы, интеллигенция, хитрая да лукавая... не обижайтесь, я сам из того же теста, поэтому так и говорю...»
Характерна логика, которой он руководствуется. Что же страшного в той «ошибке», которую якобы допустил брат профессора? «Ведь если у вождя ошибка здесь, то могут быть ошибки и дальше? Значит, он говорит не подумав, ведь так? Ну, или говорит не зная? Это тоже не лучше. Но ведь как же тогда можно считать вождём человека, который... Нет, нет, это совершенно немыслимо! Это вы, я, он, она могут ошибаться, а вождь — нет! Он не может. Он — вождь! Он должен вести, и он ведёт нас. „От победы к победе? как это написано на стене вашего института. Он мудрый, великий, гениальный, всезнающий, и если мы все будем думать про него так, то мы победим.
Ваш брат арестован потому, что он поставил все эти истины под сомнение, хотя бы в одном отдельном пункте. А это уже преступление, за него судят. Вот и всё».
Директор — фанатичный атеист, но он же — убеждённый богостроитель. Он представитель поколения, которое отказалось от Бога в душе ради идолов, ради бога во плоти. В этой апологии культа личности примитивные размышления становятся основой существования могущественной цивилизации.
Буквально через несколько страниц Зыбин подвергает всё это сомнению. Сомнение здесь — лучшее средство сохранения личности. Арест становится аналогом рока, судьбы. Он столь же неожидан и непредсказуем. Это и есть гнев или благоволение небес. Разгадка ареста, его причин — это разгадка тайны мироздания, и здесь нет преувеличения.
Фабула «Факультета ненужных вещей» проста: Зыбина арестовывают за пропавшее золото, желая сфабриковать в Алма-Ате большое судебное дело о вредителях — подобно московскому делу. Доказательства здесь не имеют никакого значения. Следователь прямо говорит, что юридический факультет — это «факультет ненужных вещей», подразумевая под ненужными вещами излишние процедуры доказательства вины и т. п. Этому циничному насилию, которое называет себя «поиском истины», личность может противопоставить только одно — волю к жизни. Зыбин держится за жизнь, пытается дискредитировать следствие, оттянуть развязку. И вот — везение: в системе НКВД что-то не срабатывает, и Зыбин, нашедший в себе силы сопротивляться и не признаваться в преступлении, которого он не совершал, выходит на свободу. Следователи, мучившие его, остаются без работы и под угрозой ареста. Произведение стало романом, когда писатель вписал эту фабулу в библейский контекст, раскрыл психологию героев, обратив особое внимание на психологию предателей и «информаторов».
Зыбин — ровесник директора — одухотворяет прошлое. Зыбин словно воочию видит перед собой драмы, разыгрывавшиеся много веков назад. Но ему трудно рационально воспринимать те драмы, которые разворачиваются у него на глазах.
«Зачем? Почему? За что? Да разве я мог задавать себе такие вопросы? Только дурак сейчас спрашивает: за что? Умному они и в голову не придут. Берут, и всё. Это как закон природы, — говорит Зыбин своей возлюбленной Лине. — Только я не могу уже больше переживать это унижение, этот проклятый страх, что сидит у меня где-то под кожей. Чего мне не хватает? Меня самого мне не хватает».
Правота Лины или правота сомневающегося и страдающего человека? Лина — это сама плоть и сама пошлость, обычная осторожность легко прячущейся рептилии. «Пошлость-то всегда права», — говорит Зыбин.
Первая часть «Факультета ненужных вещей» заканчивается арестом Георгия Николаевича Зыбина. Формально отсюда только начинается его тюремная история. Однако всё, что предшествовало этой части (включая «Хранителя древностей»), — лишь великолепное, величественное предуведомление, без которого роман не стал бы романом.
«...Став Великими, империи почему-то всегда начинают голодать», — ехидно размышляет Зыбин. Подобные размышления дорого обходятся ему, превращаясь в знаменитое оруэлловское «двоемыслие» и прорываясь время от времени наружу.
В сцене, где рассказывается о беседе Зыбина с директором городского музея, вдруг «между ними... возникает некто — человек секретный, фигуры не имеющий. Он рождается прямо из воздуха этого года — плотного, чреватого страхами — и идёт третьим, вслушивается в каждое их слово, запоминает их всех и молчит, молчит. Но он не только запоминает. Он ещё и перетолковывает услышанное. И перетолковывает по-своему, то есть по самому страшному, не совместимому с жизнью. Потому что он самый страшный человек из всех, кто ходит по этому побережью, из тех, кого сейчас несут суда, машины и самолёты. Он непостижим, бессмыслен и смертоносен, как мина замедленного действия.
Позже выяснится, что он ещё и очень, смертно несчастен.
Он навеки замкнут в себе. Потому что эти двое носят его в себе, всегда — третьего».
Трудно представить себе Зыбина унывающим, отчаявшимся человеком. Конечно, здесь присутствует элемент идеализации. Однако изящный, лёгкий стиль изложения резко контрастирует с патетикой лагерной прозы. Можно сказать — выгодно отличается, раздвигает её рамки, расширяет возможности.
Все современные коллизии размыкаются у Домбровского в вечный спор, начавшийся ещё в начале нашей эры: кем был Иисус Христос? Праведным ли был суд над ним? Художественная задача этих страниц очевидна: даже на фоне признанного историей неправедным суда те «следственные действия», которые ведутся в отношении сегодняшних заключённых, кажутся героям романа подлинным адом.
Г.Н. Владимов. «Верный Руслан»
Важная тема внутри лагерной прозы — тема надзирателя. Непревзойдённой здесь оказалась повесть «Верный Руслан» Георгия Владимова. Пёс Руслан — блестящая находка писателя. Писателем обыгрывается идиома «собачья верность». Собачья тоска — ещё одна идиома — характеризует состояние многих миллионов после смерти Сталина. Это была тоска по Хозяину. В этой тоске — большое человеческое горе.
Пёс Руслан вовсе не положительный герой. Он окрашен авторской симпатией, но эта симпатия ещё контрастнее оттеняет своеобразие персонажа.
Потерянное поколение, лишние люди — это всегда «обречённые» на сочувствие персонажи. Особенность владимовской задачи заключалась в том, чтобы сделать жалость похожей на презрение, а сочувствие — на отторжение. Автору дал много возможностей приём показа людей через восприятие собаки. Контрастность оценок лишь мнимая. Читатель, перефразируя слова В. Маяковского «Все мы немножко лошади», мог сказать: «Все мы немножко Русланы».
В культурном пространстве с ним соседствовал герой фильма «Ко мне, Мухтар!» — пёс-чекист, пёс-герой, инстинктивно бросающийся на врага. Руслан — это задумавшийся Мухтар, Мухтар без хозяина. Пёс стал символом собачьей жизни. Его работа оказалась ненужной никому. Поколение охраняющих оказалось бесхозным. Как сложится завтрашний день? Как прожита жизнь? Почему такое благородное понятие, как верность, оказалось обесценено? Что делать завтра? Что делать сегодня, ведь и этот день надо ещё прожить... Все эти вопросы стали знамением эпохи.
«Неторопливая» манера работы Владимова вообще сродни классической. Он написал лишь несколько произведений, но каждое из них по-своему запомнилось читателям и отразилось в истории литературы. Работа над центральным произведением «Верный Руслан» шла довольно долго, более десяти лет. Он показывал первый вариант А. Твардовскому, который заметил, что повесть может стать большим литературным явлением, если автор «более разнообразно» представит главного её героя — пса Руслана.
«Верный Руслан» оказался той вещью, которая способна изменить не только представления читателя, но и судьбу автора: после «Руслана» Владимову пришлось покинуть СССР.
«Верный Руслан» не стал столь же культовым произведением, как «Один день Ивана Денисовича» А. Солженицына. Однако именно его «невыход в свет» можно считать симптоматичным для заканчивавшейся «оттепели». Невозможно было решить ни одной из литературных (более того — общественных) проблем без свободы творчества. Даже аллегорический сюжет о сторожевой собаке оказался для нового времени слишком смелым.
Реалистическая манера Владимова характеризуется тонкой игрой между авторским словом и словом героя, между авторским планом повествования и планом героя. Эта тонкая эстетическая позиция не позволяет читателю воспринять авторский план в произведении как банальное морализирование.
Литературоведы заметили, что Владимов словно полемизирует с «Собачьим сердцем» М. Булгакова. Если Шариков из бездомного пса превратился в гадкого человечишку, то Руслан — воплощение благородных человеческих качеств. Вот только служит он подлой и жестокой идее...
Не имея возможности опубликовать повесть на Родине, писатель в конце концов переправил её в эмигрантский журнал «Грани», главным редактором которого он стал спустя несколько лет.
Лагерные мемуары
В тематическом плане к лагерной прозе примыкают и многочисленные лагерные мемуары. Среди них особое место занимают «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург, «Непридуманное» Льва Разгона, «Погружение во тьму» Олега Волкова.
«Непридуманное» Льва Разгона отличается удивительным жизнелюбием, мягким и горьким одновременно юмором. Читатель догадывается, что именно эти качества и оказались спасительными для автора. Мы видим, что в самых горестных случаях у него находятся силы на улыбку, на горькую усмешку над своей нелёгкой судьбой. Этим воспоминания Разгона созвучны «Зоне» Довлатова. Быть может, потому и пришлось им встретиться в пространстве советского перестроечного журнала, встретиться с одним и тем же читателем.
Солженицынский Иван Денисович и лирический (автобиографический) герой Волкова — люди, старающиеся приноровиться к трагическим обстоятельствам и просто выжить, не потеряв своего достоинства. «Погружение во тьму» О. Волкова, проведшего в сталинских лагерях 27 лет, — светлое произведение. Оно окрашено мудростью главного героя и его верой в неизбежность Спасения. Но само спасение никак не зависит от героя. Трудно вообразить себе этого героя борющимся за свои права. Это невозможная вещь. В непротивлении и смирении — суть философии Волкова. Ему совершенно чужд, скажем, герой В. Ероссмана доцент Степанов, который отказывается даже вставать перед надзирателем. Жизнелюбие героев В. Гроссмана и Е. Гинзбург проявляется в боевитом настрое, им чуждо смирение. Они бойцы и борцы. Олег Волков рассказал об ином опыте. Его опыт — уникальный со многих точек зрения. Писатель сумел в лагере сохранить самые характерные качества русского интеллигента и гуманиста. Близость смерти, постоянное ожидание её придали волковским описаниям лагеря особый драматизм. Волков знает наверняка, кто выживает в лагере и как выживает: он доказал это знание собственной жизнью.
Лагерная литература касалась самых мрачных, самых трагичных страниц советской истории (и советской действительности!). Она дала запоминающиеся произведения, искренние и правдивые. Однако стоило лишь измениться общественной ситуации, как лагерная проза неожиданно стала историей. Для правды оказалось достаточно нескольких газетных публикаций. Вновь выяснилось, что литература живёт не сиюминутными интересами и не отражением действительности, а чем-то иным. Лагерная проза отобразила удивление человека своему падению. Она стала невероятно действенной прививкой против тоталитаризма. Человек не ожидал, что бездна падения столь глубока. Лагерные рассказы проникнуты пафосом правдивого отображения истории.
Выскажите своё отношение к прочитанному
С каким из упомянутых в обзоре произведений вы успели ознакомиться? Чем оно запомнилось вам?
Что нового в истории нашей Родины открыла вам лагерная проза?
Какими художественными особенностями объединены прочитанные вами произведения?
Давайте поспорим
Лагерная проза описывает трагический период жизни нашей страны. В этот период страна стала крепче и могущественнее, вместе с тем миллионы жителей были лишены своих конституционных и человеческих прав. Иногда говорят, что эти лишения в исторической перспективе оправдались: ведь государство укрепилось и продолжало развиваться. Является ли это в какой бы то ни было мере оправданием временного ограничения человеческих свобод?
Виртуальная кладовочка
http://shalamov.ru/biography/ — сайт посвящён жизни и творчеству В. Шаламова. Вы познакомитесь с биографией и произведениями писателя, увидите страницы черновиков, документы, относящиеся к В. Шаламову, художественные и документальные фильмы о нём, услышите авторское чтение стихотворений. Обязательно загляните в фотоархив.
http: //lib.rus.ec/Ь/220299 — здесь вы можете прочитать книгу Ю. Домбровского «Факультет ненужных вещей», отзывы читателей на роман.
http://www.45parallel.net/yuriy_dombrovskiy/ — на сайте представлены воспоминания современников о Ю. Домбровском, отзывы о его книгах, фотографии писателя.
http://lib.rus.ec/b/322819/read — здесь можно прочитать книгу Г. Владимова «Верный Руслан».
http://lib.rus.ec/a/3897 — на сайте представлены биография Е. Гинзбург и её произведение «Крутой маршрут».
http://lib.ru/PROZA/RAZGON_L/nepridumannoe.txt — здесь вы можете прочитать «Непридуманное» Л. Разгона.
http://lib.rus.ec/a/3897 — здесь вы можете прочитать эссе Ю. Кувалдина о Льве Разгоне.
http://www.memorial.krsk.rU/memuar/Volkov/0.htm — здесь вы можете прочитать книгу О. Волкова «Погружение во тьму».
3
1 510 242
2 
